ИНТЕРВЬЮ С МИХАИЛОМ ЮРЬЕВИЧЕМ ГРЕБЕНКИНЫМ

дата интервью: 7 марта 2013 г.
место интервью: г. Казань
сведения об информанте: Гребёнкин Михаил Юрьевич родился в 1960 г. В 1983 г. с отличием окончил Казанский государственный университет по специальности «историк, преподаватель истории и обществоведения»; второе высшее образование получил в 2011 г. в Казанском юридическом институте МВД России по специальности «экономика». Научно-педагогический стаж с 1983 г. (29 лет). Старший преподаватель кафедры истории государства и права (до 2008 г.) философии, политологии, социологии, психологии (2009—2011 гг.), старший преподаватель кафедры криминологии (с 2011 г. по настоящее время).
продолжительность интервью: 1 час
Интервью провела: Гребёнкина Дина

— Расскажите немного о себе. Кто были Ваши родители? Что значило в Вашей семье высшее образование?
— Я родился в 1960 г. в г. Казани. Моя мама родом из Сталинграда, где во время битвы летом 1942 г. от бомбежек погибли ее родители, старший брат. В живых остались три сестры: 10, 8, 4 лет. Они уходили с беженцами из города, голодали, были захвачены фашистами, их куда-то везли товарным поездом, но знакомые люди сумели их вытолкнуть в щель в полу во время стоянки. Их подобрали местные жители, взяли в свою семью, кормили во время оккупации, а после освобождения передали в детский дом в станице, в Сталинградской области. Моя мама была из сестер средней по возрасту, поэтому ее не положено было после окончания школы направлять на учебу в вуз (направляли одного человека из осиротевшей семьи, в данном случае — старшую сестру), но она отлично училась в школе и директор детского дома взяла на себя ответственность, рискнула должностью и дала маме направление на учебу в Московский институт легкой промышленности им. Лазаря Кагановича. Младшей из сестер направление в вуз дать было практически невозможно (две сестры из трех его уже получили), поэтому ее отправили в школу фабрично-заводского обучения, она стала рабочей и высшего образования не получила, за что была обижена на старших сестер всю жизнь, редко писала им, не приглашала приехать в свой город в гости. Лишь в старости они встретились с моей мамой, плакали, просили друг у друга прощения (хотя сами, по-моему, ни в чем не были виноваты, так сложилась их жизнь). Маму после вуза распределили работать главным инженером швейной фабрики в Казань, дали квартиру, она вышла замуж, ее жизнь сложилась удачно. Папа мой родился в г. Кокчетаве в Казахстане, в русской семье. Отец его погиб в боях с японцами на реке Халхин-гол, еще до начала Второй мировой войны, его мама вышла повторно замуж, отношения с отчимом и его детьми не сложились, поэтому после окончания школы мой отец уехал из родного дома. Он был комсоргом мужской школы, отлично учился, сумел поступить на учебу в Казанский авиационный институт, в то время очень престижный, т.к. в конце 1950 — начале 1960-х гг. вся страна была увлечена авиацией и космонавтикой. Отец стал начальником цеха на крупном авиационном заводе в Казани (самым молодым из начальников цехов), доработался там до инфаркта, потом преподавал в авиационном техникуме. Мои родители в своих семьях были первым поколением, которое получило высшее образование, они – сироты, не получавшие помощи от своих родителей, в период учебы в вузах они жили в общежитиях, очень бедно: у мамы все 5 лет учебы было только одно платье, отец подрабатывал грузчиком на пристанях в порту на р. Волге. Они понимали, что высшее образование – их единственная возможность преуспеть в жизни, очень его ценили, ориентировали своих детей на его получение. Меня отдали в престижную в то время в г. Казань среднюю школу с преподаванием ряда предметов на английском языке, я окончил ее в 1978 г. и сразу поступил на историко-филологический факультет Казанского государственного университета им. Ульянова-Ленина, на отделение истории.

— Существовала ли мода в выборе специальности, когда Вы сами поступали в университет? Как определился Ваш выбор?
— Да, мода существовала. Университет безоговорочно считался самым лучшим вузом Казани, только он носил гордое звание «университет», все остальные вузы звались «институтами». Очень престижными в то время считались не технические, а гуманитарные специальности, особенно  - на юридическом факультете, но туда поступали реально только дети высших советских номенклатурных работников Республики Татарстан либо комсомольские (ВЛКСМ) и партийные (КПСС) активисты. На историческом факультете очень престижным было отделение научного коммунизма (но контингент принимаемых на учебу почти соответствовал юрфаку), за ним следовало отделение истории. Престижным было также отделение журналистики на филологическом факультете, модным был только еще формировавшийся тогда экологический факультет. Затем по привлекательности шли биологический, физический, в самом конце списка — географический и геологический факультеты университета. Перед поступлением в университет я ходил туда на дни открытых дверей на биологический факультет (любил возиться с животными, растениями в саду, подумывал стать ихтиологом), но сразу понял, что нужно будет много изучать математику, а я ее не любил. Посещал «школу молодого журналиста» при отделении журналистики и газете «Комсомолец Татарии», но мне не понравилось, что заметки писались по шаблонам, а статьи жестко редактировались, делались по принципу «партийности в литературе», т.е. собственная точка зрения автора редакцию не интересовала, печатали «то, что надо руководству». Я понял, что свободным журналистом мне не быть. На дне открытых дверей на истфаке мне очень понравилось новое здание и научная библиотека, история меня интересовала с точки зрения изучения вопросов о назревании революций, их причинах и условиях, роли отдельных личностей в крупных общественных процессах. Меня интересовало, как небольшие группы людей (политиков, общественных активистов) могут находить широкую общественную поддержку и из оппозиции превращаться в правящие группы, причем в условиях, когда никто в обществе даже не предполагал о такой возможности. На что рассчитывали представители таких групп, если в начале их деятельности вероятность конечного успеха стремилась к нулю? И как им из изгоев общества удавалось стать его признанными лидерами – вот что интересовало меня тогда. Может быть, именно потому, что тогдашнее советское общество представлялось неким нерушимым монолитом, меня и интересовали вопросы резкой смены траекторий общественного развития, т.е. революций. Хотелось понять, как они становятся возможны. Отец и мать не влияли на мой выбор, они согласились с моим выбором и не вмешивались в это.

— Почему Вы стали университетским преподавателем?

— Я стремился учиться и работать в университете, так как для меня примером были мои университетские преподаватели, которые представляли для меня трудно достижимый идеал. У них было чему учиться – знания, интеллект, обаяние, уверенность в своем мнении, умение общаться, кругозор. Моя собственная университетская преподавательская карьера была недолгой — она ограничилась годами аспирантуры, когда я довольно часто вел занятия вместо штатных преподавателей кафедры. Я также работал со студентами, когда готовил их команды для участия в конкурсах и конференциях, которые тогда часто проводились в разных городах страны, и мы обычно побеждали или получали призы.

— Каким был Ваш университет в 1980-е годы? Можете ли выделить какие-то особенности? значимые события? поворотные моменты? Какую позицию в нем Вы занимали?
— Университет тогда воспринимался как гордость Казани. Хорошо помню, как меня принимали в пионеры в 1972 г. у памятника студенту Владимиру Ульянову напротив главного здания университета. Помню первую,  «актовую» лекцию в «историческом» актовом зале, где когда-то участвовал в студенческой сходке будущий глава страны. Лекцию всем первокурсникам всех факультетов читал лично ректор, это сразу дало ощущение некоего университетского единства, студенческого братства. Преподавали нам ведущие профессора, которые тогда считались научной элитой республики, были известны в СССР (проф. Г.Н. Вульфсон, проф. И.М. Ионенко, проф. Р.И. Нафигов), некоторые обладали европейской известностью (античник А.С. Шофман). Они же руководили студенческими научными кружками, на заседания которых с робостью приходили первокурсники («Античный понедельник», «Средневековый четверг» и др.). Очень активной была общественная жизнь факультета: выборы в комсомольские органы, выходы на дежурство добровольной народной дружины (хотя к этому нас обязывали принудительно, все равно было интересно). Я работал в  «Комсомольском прожекторе» - небольшой стенной газете факультета, которая должна была высвечивать недостатки, осуждать нарушителей дисциплины, формировать общественное мнение студентов. Потом вошел в редакционную коллегию 12-метровой ежемесячной стенной газеты «Ленинское знамя» истфака, которая жесточайшим образом на конкурсе лучших газет университета боролась с аналогичной газетой филфака «Ленинская смена». Конкурировать с профессионалами-филологами было очень непросто, но мы часто побеждали в этой «борьбе гигантов». Похоже, меня привлекали выступления перед аудиторией, возможность аргументировать свою позицию публично, получать отклик. Учился отлично, на старших курсах я стал старостой студенческого научного кружка при кафедре истории КПСС, много общался с преподавателями, участвовал в заседаниях кафедры. Работал в «Малом университете», где старшекурсники проводили занятия с отстающими младшекурсниками и со школьниками, руководили подготовкой их научных докладов. Иногда кафедра просила меня заменить заболевшего преподавателя. Помню, провел семинар на вечернем факультете у студентов, которые были намного старше меня. После занятия шел по морозу домой и обливался потом — так выходил после занятия лишний адреналин. Видимо, тогда стал думать о карьере преподавателя. Получил «красный диплом», был рекомендован в аспирантуру, в которой очно учился в 1983 — 1986 гг.  В университете я активно занимался в научном кружке при кафедре, участвовал в общественной жизни, но не стремился занять какие-либо официальные должности, так как считал карьеру комсомольского активиста делом заведомо нечестным и нечистым, потому что не верил в искренность тех людей, которые выбирали этот путь в жизни. Я видел, что они в личном общении выглядят совсем не так, как на официальных мероприятиях, у них нет твердых убеждений, а есть только приспособленчество и поиск выгоды.

— Как он изменился в годы перестройки? Как изменилось Ваше место в нем? Какие тогда были условия преподавательского труда? С какими трудностями Вам приходилось сталкиваться? В чем они выражались? Как Вы их преодолевали?
— Начало перестройки (1985—1986 гг.) я застал в университете, находясь там в аспирантуре. Тогда еще не началась политическая реформа, поэтому сначала не было ощущения кризиса или катастрофы, были сильны надежды на обновление общества, на быстрые позитивные безболезненные изменения. Трудности пришли потом, когда поднялась волна критики политики КПСС, началось осуждение всего советского периода истории страны, носившее чисто пропагандистский характер, связанное с политической борьбой в стране. Историки разом потеряли доверие, многие растерялись, потеряли ориентиры. Из тех преподавателей, кто работал на кафедре истории КПСС, одни выбросилась из окна и разбились насмерть, другие отравились, бывший парторг повесился, женщина – профессор стала тихим алкоголиком. Один из аспирантов был убит во время предвыборной кампании, в которой он участвовал, а другой аспирант зарабатывал тем, что разносил по почтовым ящикам газеты. В университете работы не было. Я в это время нашел работу на кафедре общественных наук сельскохозяйственного института, при условии исполнения обязанностей секретаря студенческой комсомольской организации численностью 1.500 человек. Получил первую зарплату ассистента: 105 рублей в месяц. Для ее получения приходилось стоять в очереди в кассу по 5 часов, даже драться с шоферами из гаража института. Я был женат, у меня родился сын, есть было нечего. Я стал выращивать кроликов в гараже, а на даче родителей — цыплят. Из-за быстрой смены идеологических ориентиров в обществе защитить диссертацию не удалось (я даже не пытался), хотя долго не отказывался от этой цели – сдавал кандидатские экзамены по пяти разным основным специальностям по мере изменений профиля диссертационного совета. С 1986 г. до 1994 г. работал старшим преподавателем в сельхозинституте, преподавал  «Спид» — «социально-политическую историю» (эта распространенное тогда название четко говорит об отношении к данному учебному предмету в те годы). Своего жилья не было, перспектив его приобретения тоже; я с семьей жил в квартире бабушки моей жены, три человека в одной комнате. В 1994 г. друг предложил мне перейти в новый, только что открывшийся Казанский юридический институт МВД, зарплата там была в два раза больше, что меня и привлекло. Но с университетом я связи не прерывал, постоянно приходил на университетские кафедры, общался с преподавателями.

— Чем отличался университет 2000-х годов от советского времени? Какие тенденции в нем Вас радовали и настораживали?
— Я считаю, что университет в этот период медленно, но постоянно деградировал. Преподавательский коллектив исторического факультета старел, молодые преподаватели становились пожилыми, при этом не развиваясь. Кумиры моих студенческих лет вымерли, на их месте новые не появились. Заработная плата была и остается нищенской, поэтому кто закрепился в университете в 1990-е гг., тот и остался работать в 2000, занимаясь тем, к чему имел призвание, но не имея серьезных перспектив и мотивов для саморазвития. Мало кто защищал докторские диссертации, предпочитая вместо этого работать в приемных комиссиях, где была возможность получать «вознаграждение» за прием «нужных» абитуриентов, купить себе хотя бы жилье. Другие занимались репетиторством. Некоторые историки переквалифицировались в культурологов, религиоведов, экономистов, даже в юристов. Кое-кто пытался заниматься мелким бизнесом, но в основном безуспешно. Старшее поколение мумифицировалось, цепко держась за профессорские места и зарплаты, что по-человечески понятно, но бесперспективно для развития науки. Молодым они дороги вперед не давали, все больше погружаясь в мелкие интриги на кафедрах и маразм.Новым и привлекательным было то, что начались научные обмены с Москвой и зарубежными университетами, я приходил на занятия «летних» и «зимних» школ, записывал на диктофон лекции ведущих московских специалистов, анализировал, использовал на занятиях со студентами. Появилась возможность для университетских преподавателей выезжать для работы за границу, в научные зарубежные центры.

— Что происходит с российскими университетами сегодня? Есть ли преемственность между советскими, перестроечными и постсоветскими университетами? Что происходит с Вашим университетом?
— Университет в Казани перестал быть флагманом в развитии науки в городе, теперь чуть не бывшие техникумы и ПТУ тоже называются университетами. Да и по уровню преподавания истфак теперь недалеко ушел от техникума. Знаю, что резко сократились часы на преподавание истории, все ниже уровень знаний студентов. Думаю, что отдельные элементы преемственности еще пока сохраняются в преподавательской среде: особый университетский дух, высокий личный уровень культуры, некоторое стремление сохранить научную порядочность. Но нет выборности ректоров, ученые советы потеряли какую-либо реальную самостоятельность в решениях, все больше купленных диссертаций, причем их обладатели рвутся на кафедры, чтобы самим теперь торговать учеными степенями. Получается, что на руководящие посты все больше приходит людей, чуждых традициям университета и его культуры, а истинно университетские люди либо уходят в мир иной, либо остаются ни на что не влияющими «рабочими лошадками». Зарплата у преподавателей смешная, а у назначенных ректоров и их команд — огромная, поэтому «средняя» зарплата по университету выводится как приемлемая, если не вдаваться в эти «мелочи». Вроде бы правительством выделяются на федеральные университеты огромные деньги, но проекты реформ не продуманы, объединения вузов не приносят ничего хорошего, средства не доходят до преподавателей, тратятся администрацией на бесчисленные реорганизации и перереорганизации.

— Предполагали ли Вы когда-либо уехать из своего родного города и перейти на другую работу?
— С большим трудом за эти годы удалось обустроить свой быт, построить хорошую квартиру, вырастить детей. Жена защитила кандидатскую и докторскую диссертации, сын — кандидат юридических наук. Дочь учится в престижном вузе в Москве. Эти заботы не позволяли думать о смене города для жизни, тем более что в родном городе у меня всегда была моя любимая работа – преподавание в вузе. Считаю это своим призванием, я всю жизнь занимался любимым делом и не хочу от него отказываться

— Были ли Вы включены в систему западных и отечественных грантов? В чем достоинства и недостатки такой системы финансирования науки?
— В начале 1990-х гг. я пытался получить зарубежные гранты, но мои научные интересы не совпадали с тем, что хотели грантодатели. Возможно, я сам не захотел подстраиваться под их требования. Знаю, что гранты Сороса многим помогли выжить в тот период. Наверное, гранты при условии их честного распределения являются полезными, но часто они распределяются «между своими», превращаясь в кормушку для узких групп.

— Какова роль гуманитарных факультетов в Вашем университете? Какие специальности считаются основными или престижными?
— Думаю, что сейчас престижность гуманитарного образования низка, особенно филологического и исторического. Более авторитетны и престижны юридический, экономический факультеты, экономические специальности на факультете вычислительной математики.

— Выступаете ли Вы в качестве публичного историка? (Если нет, признаете ли Вы в принципе полезность такой роли для историка-профессионала?) Когда Вы выступаете в роли публичного историка/ученого, на что Вы акцентируете внимание слушателя? Что Вас больше привлекает в публичной науке: письменная (публикация популярных исторических работ в малой и большой форме) или устная форма (ТВ, радио)? Можете ли Вы определить, что с Вами происходит, когда Вы выступаете в роли публичного историка? Является ли для Вас публичная история набором специфических практик? Различаете ли Вы конвенции, по которым происходит конструирование прошлого в научной и публичной истории?

— Да, я считаю себя публичным историком, хотя масштаб этой публичности ограничен. Я руковожу музеем при моем институте, который считается одним из лучших в системе вузов МВД России. Я провожу экскурсии по музею, по городу, иногда – по городам республики для абитуриентов, студентов, гостей института. Я вел историческую рубрику в газете института, готовил команду студентов для игр в «Брейн-ринг» по истории, которая заняла второе место в Татарстане. Выступал перед коллективом работников института, перед сотрудниками подразделений МВД по Татарстану с лекциями по истории полиции и милиции, по юбилеям М.В. Ломоносова, Сталинградской битвы и др. Как историк я в этих случаях выступаю скорее как просветитель, чем как ученый, знакомлю слушателей с современными научными представлениями по отдельным историческим вопросам. Мне больше нравятся устные выступления в контакте с аудиторией. Я понимаю, что в этих случаях превращаюсь в пропагандиста, но не вижу в этом ничего плохого в условиях, когда историческая память моих слушателей состоит из одних «белых дыр» и «черных пятен» истории, которые все растут и растут, приводя к потере основных общественных ориентиров.

— Спасибо за Ваше терпение!