ИНТЕРВЬЮ С МАРИНОЙ БОРИСОВНОЙ МОГИЛЬНЕР

дата проведения опроса : 30 октября 2012

форма проведения опроса : личная переписка по электронной почте

сведения об информанте: Могильнер Марина Борисовна, 1971 г.р., Казанский университет, Цетрально-Европейский университет г. Будапешт, Ph. D., кандидат исторических наук, редактор журнала “Ab Imperio”, научный сотрудник Центра изучения национализма и империи (Казань). Круг научных интересов: История общественной мысли в России. Еврейский вопрос в России в период между двумя революциями (1907 – 1917 гг.). Исторический выбор российского еврейства: эмиграция, ассимиляция, автономизация

места работы информанта : доцент кафедры историографии, источниковедения и методов исторического исследования исторического факультета Казанского государственного университета до 2005 г., в настоящее время не преподает, занимается научной деятельностью.

1. Сейчас многие студенты при выборе специальности ориентируются на моду. Существовала ли мода в выборе высшего образования, когда поступали Вы?

Мода была, наверное, всегда есть. Но я поступала в перестройку, история как раз была в моде, всем хотелось заполнять «белые пятна».

2. Почему вы стали профессионально заниматься наукой?

Курсе на 3 поняла, что университет мне больше особенно ничего дать не может, занималась в библиотеке университета самостоятельно, читала очень много, было интересно, поняла, что мое, что в науке я смогу самореализоваться. Осталась в науке, но ушла из преподавания в России – поскольку не хочу участвовать в профанации.

3. Как изменился облик университетов с 1980 года и по наши дни, по Вашему мнению? Можете ли выделить какие-то особенности, значимые события, поворотные моменты?

Отечественные стандарты качественного фундаментального образования, которые давали советские университеты, сегодня исчезли, размыты, по ним нет консенсуса. Если позднесоветские университеты, при всех минусах, были важной частью закрытой советской культуры (в широком смысле, включая культуру производства – духовного и материального и пр.), то сейчас культурной закрытости нет и быть не может, а отечественные университеты не смогли стать частью открытой международной системы высшего образования. Где-то до 2005 года сохранялось ощущение, что университеты – динамичная система, что в них прорастут локусы нового знания и академической культуры, а старая шелуха отпадет сама собой. Принимала активное участие в этом эксперименте, но он закончился восстановлением глубоко депрофессионализированной вертикали, которая исторгла и продолжает исторгать все живое. Это произошло по многим причинам, не в последнюю очередь – из-за общего политического курса страны и типа установившегося режима. На мой взгляд, российские университеты сегодня находятся в столь же плачевном состоянии, как и местный автопром, только государство вкладывает в них меньше денег.

4. Какие были условия труда? С какими трудностями и когда Вам приходилось сталкиваться? В чем они выражались?

Я работала в университете, начиная с 2000 года, и никогда не зависела от него целиком – всегда приносила с собой гранты и программы, и даже приводила людей, в том числе ведущих профессоров из США. Все время приходилось бороться с университетской бюрократией, с логикой образования, выстроенной не для студента, с отсутствием прозрачности процедур, профессионального взаимного рецензирования и пр. и пр. Решила, что эта борьба не стоит жизни и ушла.

5. Предполагали ли Вы преподавать за границей? Почему оставили преподавательскую деятельность в России?

Предполагала и предполагаю. У меня американская докторская степень, я достаточно интегрирована в американскую академическую среду. Но, вообще говоря, изначально ставку делала на то, что работать буду в России – разочаровалась.

6. Были ли Вы включены в систему грантов и пользовались ли вы поддержкой благотворительных фондов (например, Сорос)? Какие достоинства и недостатки этой практики?

Постоянно подаю на гранты и как независимый исследователь, и как участник коллективных исследовательских и институциональных проектов. Получала гранты в разных европейских и американских фондах, почти не было от российских. Практика эта имеет много недостатков, но альтернативы ей нет.

7. Выступаете ли Вы в качестве публичного историка? Необходимо ли историку делиться профессиональными знаниями с непрофессионалами?

Да, выступаю. Чем более депрофессионализируется и идеологизируется преподавание истории в России, тем более важной оказывается эта деятельность.

8. Когда Вы выступаете в роли публичного историка/ученого, на что вы акцентируете внимание слушателя? Что Вас больше привлекает в публичной науке: письменная (публикация популярных исторических работ в малой и большой форме) или устная форма (телевидение, радио)?

Мне важно показать, что история ничего не объясняет и не оправдывает сама по себе, что ее роль – воспитание способности критически воспринимать себя сегодня, в обстоятельствах реального времени. История формирует язык социальной критики, задает культурный горизонт, учит формулировать проблемы, видеть не только телеологию развития, но и разрывы, и наличие альтернатив там, где телеологический взгляд их не видит, понимать сложность любого общества, осознавать, что наши аналитические категории должны отличаться от категорий практики, иными словами – ориентироваться в социальном и политическом пространстве, т. е. быть нормальным, сознательным человеком, которым сложно манипулировать. Для меня лично важно также вскрывать цинизм и/или убогость современной политики истории, манипуляций историей и т. п.

Что касается формы, то предпочтений нет, а получается, что больше делаю на письме.