• A
  • A
  • A
  • АБВ
  • АБВ
  • АБВ
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

ИНТЕРВЬЮ С НАТАЛЬЕЙ ВИКТОРОВНОЙ СЁМИНОЙ

дата интервью: 23 февраля 2013 г.
место интервью: г. Рязань.
сведения о собеселнике: Сёмина Наталья Викторовна, родилась в 1963 г. В 1985 г. закончила факультет русского языка и литературы Якутского государственного университета. До 1998 г. — старший преподаватель кафедры русской и зарубежной литературы в Якутском государственном университете.
интервьюеры: Александр Русанов, Александра Кульпина (студентка 3 курса МГУ им. Ломоносова).

— Наталья Викторовна, расскажите немного о себе. Кто были Ваши родители? Что значило в Вашей семье высшее образование?
Мама всю жизнь преподавала английский язык. Папа сначала работал инженером на золотодобывающей фабрике в Амурской области, затем стал директором, а после стал первым секретарём Алданского райкома партии, затем председателем профсоюза Якутии. В нашей семье высшее образование ценилось очень высоко; и папа, и мама получили его в послевоенные годы, были первыми в семье, кто смог это сделать ценой больших стараний и лишений (мама окончила Рязанский педагогический университет, папа — Ленинградский Горный институт). В семье был культ образования.

— Существовала ли мода в выборе специальности, когда Вы сами поступали в университет?
— Сложно говорить о моде… Так как я родом из глубокой провинции (город Алдан, Республика Саха), то мода оказывала очень слабое влияние на мой выбор и выбор моих одноклассников. И определяющую роль играли природные склонности к каким-то предметам и интересы. Интересы выявлялись не только через учёбу, но и через участие в кружках, хотя их было немного. Я всегда интересовалась литературой, очень много читала, поэтому искала что-то, что могло быть с ней связано - это первичное, также большую роль сыграли советы родителей.

— Почему Вы стали университетским преподавателем?
— Я работала преподавателем с 1987 по 1998 годы, но начала работать в качестве преподавателя английского языка в школе (по распределению). Но это не удовлетворяло, прежде всего, тем, что основным предметом был язык, а не литература. Я стала преподавать в университете, попав практически по целевому набору. В то время проводилась политика дробления национального состава, родственных линий в среде профессуры. И для преподавания была взята «партия» молодых русских. Мне казалось, что преподавание в высшей школе открывает большие возможности для самосовершенствования, самообразования, что всегда было моей целью, а школа лишала этих возможностей. Поэтому, когда на кафедре появилось место, и меня пригласили на работу в вуз, я согласилась, хотя и проиграла с материальной точки зрения.

— Каким был Ваш университет в 1980-е годы? Можете ли выделить какие-то поворотные моменты?
— Атмосфера в университете была дружелюбная, я очень быстро интегрировалась в коллектив. Смешанный национальный состав не препятствовал контактам, тесному общению якутов и русских в преподавательской среде. Были регулярные курсы повышения квалификации каждые пять лет, для этого выезжали в центральные регионы России, в вузы Москвы, Новосибирска. Эта система (регулярные поездки для работы в библиотеке, научные командировки) работала до перестройки. Тогда была система целевой аспирантуры: провинциальные Вузы имели целевые места в центральных Вузах. А когда настала перестройка, тогда открылись филиалы, преподаватели начали выезжать (в город Мирный, например).

— А национальные проблемы?..
— Я пришла работать на историко-филологический факультет, поэтому стала свидетелем бурных дискуссий среди историков. Они были связаны с проблемами национального самосознания якутского народа. После разделения факультета на два отдельных (разделение произошло примерно в 1992 году на истфак и филфак) я стала очевидцем увеличившихся возможностей для якутов: кроме якутского отделения на филфаке было открыто отделение преподавания русского языка в национальных школах. Когда я пришла в университет, вместе со мной пришла плеяда молодых русских преподавателей. Потому что в тот момент стремились, чтобы коллектив был интернациональным и не строился на родственных отношениях и связях. Мы не ощущали особого давления на себя (по национальному признаку), очень быстро сформировались дружеские отношения. При этом в университете появилось якутское отделение, начали готовить преподавателей якутского языка в школах. А потом, уже в начале 90-х, вводят якутский язык как обязательный – немного, один, два часа в неделю в школах и университетах.

— А как же преподаватели, была ли какая-то «ликвидация безграмотности» относительно языка у вас?
Нет, мы должны были сами проявлять сознательность и прилагать усилия.

— А были ли при этом какие-то отслеживания творческой молодёжи или что-то подобное? Как это существовало в условиях национального разделения?
— Наверное, это шло параллельно. Специально не было отработанной программы, чтобы выделить, например, студентов с литературными способностями. И русские, и якуты как-то отдельно «своих» отслеживали. Помню, читала лекцию о Байроне, и был один  мальчик, уже признанный поэт, и он встал и сказал: «Зачем мне читать Байрона? Я сам пишу не хуже!» Писал он на якутском. Вообще, была большая разница между якутами из крупных промышленных городов – Якутска, Нерюнгри, Мирного, Алдана – и сельской местности, из посёлков. В городской среде знание языка и традиций сохранялись намного хуже. Например, был среди студентов один мальчик, городской якут, знавший только русский. Над ним сильно смеялись, особенно якуты из поселков. Надо сказать, что на отделение якутского языка и литературы был очень маленький набор, 20-25 человек, не больше. А в конце 90-х они отделились, стали самостоятельным факультетом. Открыли новые отделения, вроде культурологи.

— Какие ещё изменения имели место в период перестройки и в 90-е в ЯГУ?
— Сначала, как везде, был полный развал: по полгода не платят зарплату, отлаженная система библиотек и аспирантур не работает. Постепенно из положения выходили за счёт создания в университете местных научных советов по педагогике для защиты диссертаций. Сейчас в Якутии они размножились, как и филиалы. Если говорить о системе грантов, то она только начинала работать при мне, и не оказывала серьезного влияния на всё это.

— А какова, на Ваш взгляд, ситуация с высшим образованием в Якутии сейчас?
— Я с семьей уехала в Рязань в 1998 году, причины были разные: климат, родители жили в Рязани и так далее. Всё это было болезненно, но не жалею, считаю, что поступила правильно. Поэтому могу говорить несколько со стороны. Относительно Якутии нужно иметь в виду, какие изначально были приоритеты. Там система высшего образования создавалась в пятидесятые. Главными считались те факультеты, которые помогали создавать промышленность в  республике: геолого-разведочный, строительный, затем медицинский и потом уже педагогические (русского языка, литературы, иностранных языков). А когда мы в 98-м уезжали, в Якутии везде очень активно стали открывать новые специальности, многие на коммерческой основе. Так, у нас на факультете открыли рекламу, менеджмент. При всём этом теперь, насколько я знаю, очень многие защищаются в центральных вузах, оттуда приходят и опыт и представления, и контакты. Происходит активный обмен информацией. Так, например, активны были контакты Якутска с Петербургом, когда учиться отправляли лучших. Уже в конце 90-х стали налаживаться международные связи. Например, с Аляской! Особенно интенсивным был (и вроде остается) обмен студентами на факультете иностранных языков (во время перестройки «выловили» момент и стараются сохранять связи сейчас).
— Огромное Вам спасибо за интервью!


 

Нашли опечатку?
Выделите её, нажмите Ctrl+Enter и отправьте нам уведомление. Спасибо за участие!
Сервис предназначен только для отправки сообщений об орфографических и пунктуационных ошибках.