Интервью с Петром Сергеевичем Стефановичем

дата интервью: 11 декабря 2014 г.;
место проведения интервью: г. Москва, Петровка, 12, Школа исторических наук НИУ ВШЭ;
сведения о собеседнике: Стефанович Пётр Сергеевич, доктор исторических наук, профессор Школы исторических наук НИУ ВШЭ;
интервьюер: Кокоева Ксения, бакалавр I курса Школы исторических наук НИУ ВШЭ.

— Пётр Сергеевич, большое спасибо, что согласились дать интервью. Расскажите, пожалуйста, о себе. Кто были Ваши родители? И что значило в Вашей семье высшее образование?
— Когда в Советском Союзе заполняли анкеты, там была такая графа, «происхождение». Предлагалось три варианта: служащий, рабочий, крестьянин. Оба родителя у меня всегда шли по категории служащих. Отец работал в научно-исследовательском институте, а мать — в разных местах, но так или иначе связанных с умственной деятельностью. В литературной газете работала, в каком-то институте преподавала английский язык. Высшее образование в семье значило авторитет, почёт и важность, поэтому с самого начала я был настроен на то, что я должен получить высшее образование.

— Существовала ли какая-то мода в выборе специальности, когда Вы сами поступали в университет?
— Я поступал в 1990 году, как раз на переломе, когда Советский Союз рушился. Моды тогда я особенно не помню, но гуманитарные специальности как раз тогда, в 1980 — начале 1990-х, пользовались большой популярностью и большим интересом, потому что они освободились от идеологического пресса, давления, которое присутствовало. Масса новой непонятной, спорной, будоражащей информации, касающейся истории, литературы, философии, западной философии, тогда обрушилась лавиной на людей. И это создало, конечно, определенную атмосферу. 

— А как определился Ваш выбор?
— Я учился последние два года в школе в гуманитарном классе. Почему я попал в гуманитарный класс, а ни в какой другой? Ну, наверное, интерес, какие-то склонности родителей, семьи, потому что семья большая — там и бабушки, и дедушки, которые оказывали определённое влияние. Выбрав гуманитарный класс и учась в нем, я как-то дальше решил, что история — это интересно. 

— А почему Вы стали университетским преподавателем?
— Университетским преподавателем я стал совсем недавно, точнее, с 1 сентября 2014 года. До этого я работал на полную ставку научным сотрудником в Российской академии наук. Здесь сыграло роль случайное стечение обстоятельств, но и какая-то логика в этом есть, я ведь преподавал и раньше, просто не на постоянной основе. Логика заключается в том, что если даже человек интересуется наукой и основное своё время тратит на научные исследования, то, конечно, хочется поделиться этими исследованиями. Самый простой способ довести эти сведения до публики — через университетскую кафедру. 

— Вы окончили Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова. Каким был Ваш университет в 1980-е годы?
— В 1980-е годы меня там не было. Я поступил туда в 1990 году, и до 1990 года я был там только совсем маленьким со своим отцом, который там работал. Он водил меня на ёлку, не имеющую никакого отношения к науке. Был ещё студенческий театр Московского государственного университета в 1970—1980-е. Кроме того, у Московского государственного университета был свой кинотеатр, а может, и есть сейчас, не знаю, где в своё время крутили фильмы, которые не шли на широком экране, заграничные. С точки зрения науки и образования я познакомился с Московским государственным университетом в 1990 году.

— Какие особенности были в Московском государственном университете в 1990-е годы?
— На историческом факультете самое большое событие конца 1980 — начала 1990-х годов было то, что он избавился от идеологического давления, которое было там всегда. Всегда половину факультета занимало отделение истории КПСС. Советская история и партийная история всегда занимала большое место в программе обучения. 1989—1990 был первый год, когда поступления на отделение истории КПСС уже не было. Поступали просто на "Историю" и на "Искусствоведение". Сильные сокращения часов, уделявшихся на партийную историю, сильные сокращения людей, которые шли на исторический факультет, чтобы в дальнейшем делать партийную карьеру. В 1970—1980-е было очень много людей, шедших заниматься не столько историей, сколько политикой. Вообще, история как наука приобрела сейчас гораздо больший вес, большее значение. Именно интересующиеся историей, а не политикой и карьерой люди шли тогда поступать на исторический факультет. В 1990-е годы было очень много людей, вернувшихся в Университет, пребывавших в стороне от Советского Союза в предыдущие годы. Потом Университет открылся всему миру, было много лекций, докладов, событий, конференций,  в которых участвовали иностранцы. Тогда как раз появился Французский колледж при гуманитарных факультетах Московского государственного университета. Всякие интересные вещи тогда появились, о которых в советское время никто и думать не мог. Это культурное оживление сказывалось не только на Университете, на самом деле, оно сказывалось и на других университетах, просто Московский государственный университет — центральный. Иностранцы если и приезжали, то в основном в МГУ. 

— Как управлялся университет в те годы?
— Если честно, я не знаю. Я как студент не интересовался этим. Я и сейчас этим не интересуюсь. Единственное, что могу сказать, что студенческого движения как такового в Московском государственном университете никогда не было, да и сейчас оно слабое. Студенческих организаций, студенческого самоуправления в МГУ практически нет. Но тогда, в 90-е годы, в нем не чувствовалось необходимости, потому что с падением государственного контроля и каких-то обязательных идеологических «реверансов» в сторону государства, студенты получили гораздо больше возможностей самостоятельно влиять на учебные процессы, на то, что происходило, но неформальными методами. Можно было прости прийти на кафедру или в учебную часть и сказать, но тоже, смотря кому. Я помню прекрасно наш семинар по Советской истории, его должен был вести один человек старой закалки, настоящий советский преподаватель, коммунист, но уже очень старенький; он был практически слепой, сейчас его уже нет в живых. С орденами, заслуженный, ветеран войны. Но историю он преподавал в совершенно советском ключе. И помимо того, что это было идеологически насыщенно, это было очень неинтересно, несовременно. Одно дело — рассказы о репрессиях, безобразии, тоталитаризме, другое дело — преподаватель как в 1970—1980-е привык говорить про бесконечные партийные съезды, так и вещал, как будто ничего не произошло. Мы пошли на кафедру и сказали, что это невозможно слушать. И нам пошли навстречу, даже хотели заменить преподавателя, но в итоге попросили ходить и терпеливо делать какой-то минимум, дабы не лишать старого преподавателя часов. Все это превратилось в формальность, что очень жалко, поскольку до сих пор у меня к истории XX века какое-то предубеждение и несформировавшийся интерес. Лекции тоже были неудачными, потому что читались людьми с бывшей кафедры истории КПСС. 

— Проследили ли вы динамику во время перестройки?
— Понимаете, я только в 1990 году поступил, а в 1991 году перестройка закончилась полным распадом СССР, поэтому в университете перестройки как таковой я не почувствовал и не мог почувствовать. Я еще плохо понимал, что вообще происходит в университете. 

— А что, по Вашему мнению, происходит с российскими университетами сегодня?
— Мои впечатления не претендуют на полноту и исчерпанность. Единственное, что скажу, основная проблема — это финансирование образования, не столько наличие средств, сколько их правильное распределение. С этим сталкиваются все. В 1990-е годы была такая же проблема. Например, стипендии, которые мы в 1990 году получали, совершенно обесценились в 1991-м. Их хватало лишь на то, чтобы несколько раз в столовую сходить или купить две книжки. Но тогда это не рассматривалось как глобальная проблема, считалось, что это временный этап и надо смириться. Тем более, появилось много возможностей подрабатывать в других вузах, студенты стали подрабатывать в самых разных сферах, какой-то бизнес начался. Помню, мои однокурсники уже на 3-4 курсе стали работать. Возникали проблемы, кто-то из преподавателей смотрел на это сквозь пальцы, а кто-то возмущался. Но в любом случае, 1990-е годы предоставили большой выбор и преподавателям, и студентам: куда ходить, куда ехать, где работать и когда. Всё воспринималось не как зло (отсутствие бюджетного финансирования). Потом выбор сужается, когда государство пытается контролировать происходящее в жизни студентов, в зарплатах, в занятости преподавателей, начинается подсчет часов, запрещаются подработки и т. д. Много людей в 1990-е ездило за границу, получало зарубежные гранты, что давало возможность выжить при отсутствии государственного финансирования. В 2000-е годы преподавателей перестали отпускать из университетов, сократилось число зарубежных грантов. Выбор сократился, в этих условиях возник вопрос: если вы лишаете меня выбора, при этом не платите мне стипендии, на что же мне учиться? На что мне жить? Если вы не даете мне возможность ехать зарабатывать за рубеж, не даете возможность подрабатывать, тогда платите нормальную зарплату. Государство говорит: у нас ведь капитализм, пусть университеты зарабатывают сами. А как может университет самостоятельно заработать? Это довольно сложное дело. Где-то иногда возможности есть. Предположим, химический факультет может делать какие-то проекты, применять их на практике и зарабатывать деньги. А чем может заработать исторический факультет? А химический факультет не станет делиться заработанным с историческим факультетом. Здание МГУ, вернее уход за этим зданием, требует миллиарды рублей, не говоря о том, что в этом здании находятся не только студенческие аудитории и кабинеты преподавателей, там есть жилые квартиры ещё с советских времён, там есть кинотеатры, парикмахерские, бог знает чего там нет. Часть из этого может приносить доход, а часть висит обузой на бюджете университета, требует денежных вливаний. Ну и наконец, советские традиции распределения денег тоже накладывают свой отпечаток. Если человек получает бюджетные деньги, совсем не факт, что он будет их тратить по справедливости. Он может взять 90% себе в карман, остальные 10% пустить на какие-то общие нужды. В результате получается крайне сложная картина. И главное, что в этой картине ни государство, ни университетская власть не знают, что и как надо строить, на что тратить деньги, куда их вкладывать. Эту проблему я чувствовал в Московском государственном университете и чувствую в Высшей школе экономики. Притом, что в НИУ «Высшая школа экономики» финансовая ситуация гораздо лучше. Деньги вливаются, но пока результат этих инвестиций не ясен. Я думаю, что мы сейчас переживаем время реформы, время поиска решений, если общая политическая ситуация будет развиваться по-человечески, решение будет найдено.

— Предполагали ли Вы когда-нибудь уехать из своего родного города и перейти на другую работу?
— Я всё время к этому готов, но это зависит от того, какие условия будут предложены. Если мне предложат лучшие условия, то я хоть сегодня готов взять и уехать. 

— Большое спасибо!