ИНТЕРВЬЮ С ЕЛЕНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ ВИШЛЕНКОВОЙ

– Елена Анатольевна, почему после окончания школы Вы решили пойти на исторический факультет КГУ?

– Наверное, это звучит странно, но уже в 3 классе я написала сочинение о том, что хочу быть историком. Я не знаю, когда это желание возникло и в связи с чем. Мне кажется, это какое-то врожденное чувство, когда любишь старинные вещи, припадаешь к рассказам о прошлом, когда так интересна история явлений, биографии, музеи. И это либо превращается в твою профессию, либо переходит в любительство, в хобби. К счастью для меня, моё увлечение стало профессией. И это при том, что мне не встретился учитель истории, про которого бы могла сказать: «Этот человек увлек меня историей». У меня всё происходило скорее вопреки. Школьные уроки истории были довольно слабые и скучные, но они компенсировались тем, что с 4 класса я занималась то в кружке экскурсоводов, то ходила в археологический кружок при краеведческом музее, ездила в археологические экспедиции в Крым, а потом занималась на «малом истфаке». Была такая форма довузовского обучения при Казанском университете. Там работали преподавателями люди-энтузиасты, такие как Маргарита Максимовна Базина. Там было удивительно интересно. То есть параллельно школе шло альтернативное обучение. И по окончании школы у меня, к счастью, не было метаний, сомнений, на какой факультет пойти, кем стать. Казанский университет у меня тогда вызывал внутренний трепет. Это старинное здание в центре города с колоннами. Специально построенный в 1825 году университетский  городок в стиле классицизма. И когда я проходила мимо него, под его колоннами я мечтала, что буду здесь учиться, и что буду ходить по этим коридорам. Поэтому для меня было трагедией, что я не поступила с первого раза. Тогда был очень большой конкурс на истфак - 14 человек на место, и было такое явление как «блат». Мне не хватило половины балла из-за английского языка. Казалось, что всё в жизни оборвалось и я осталась на обочине. Правда, благодаря малому истфаку меня знали преподаватели факультета, к тому же у меня было первое место на городском конкурсе школьников по истории, поэтому зам.декана по вечернему отделению Е.А. Чиглинцев предложил мне учиться на этой форме обучения. Я согласилась и надеялась, что через год переведусь на дневное отделение, но вскоре у меня умер папа, и мама не могла содержать двух дочерей. В итоге все шесть лет я проучилась на истфаке и работала в библиотеке Академии наук. Благодаря этому я освоила профессию библиографа.

– Несколько раз Вы читали курсы лекций в Германии. Почему Вы выбрали именно эту страну? Может быть, кто-то повлиял на ваш выбор?

– На самом деле не мы выбираем страну, в которой нам читать лекции. Это профессора этой страны выбирают к кому им обратиться с таким предложением. К сожалению, практика преподавания русской истории российскими профессорами мало распространена на Западе (я имею в виду не отдельные лекции или доклады, а семестровые курсы). И это потому, что зарубежные коллеги считают, что многие советские и постсоветские историки архаичны в своих представлениях об истории. Они даже студентов не в каждый российский университет посылают на стажировки. Говорят: «Хорошо, они приедут, будут знакомиться с современной Россией, будут изучать русский язык, но курсы лекций и семинаров для посещения надо выбирать очень осторожно». Они опасаются, что у студентов сформируется искаженное историческое мышление. Это как с иностранным языком: если неправильно заучить произношение слов, то переучиваться очень трудно. Мешает контактам и взаимодействию и языковой барьер. Всё-таки от историка требуется ораторское мастерство и его очень трудно продемонстрировать на выученном языке. Для меня первый прочитанный курс лекций был подарком судьбы. Я не владела свободно английским. И мои немецкие студенты подарили мне богатую языковую практику. Надо сказать, что иностранным языкам в Германии учат так, что английский – это второй родной язык. Для этого они приглашают преподавать в гимназии носителей языка и обязательно посылают школьников на учебу в англоязычные страны. Меня спасало то, что я им преподавала историю русской графики, историю русского искусства, показывала, как складывались в Российской империи национальные и этнические идентичности и роль в этом визуальных образов. Поэтому говорила не только я, но говорили и те изображения, те визуальные репрезентации, которые я привезла с собой. А интерес к этому был большой. Надо сказать, что у меня до сих пор сохранились теплые отношения со студентами, которым я читала лекции в университетах Тюбингена и Майнца в 2006-2008 годах. И это не только письма. Некоторые из них теперь работают в России. В Германском историческом институте, например. Одна девушка работает в частной галерее и организовывает обмен выставками между Россией и Германией. И я думаю, что, наверно, какая-то частичка моего вклада есть в том, что они захотели жить в нашей стране.

– Имея опыт преподавания за рубежом, чем, по-вашему, отличаются русские студенты от иностранных?

– Мне кажется, что молодежь в наших странах мало чем отличается и внешне, и в манере поведения, и в открытости. Если говорить всерьез об отличиях, то сильно контрастируют люди старшего поколения. То ли тяжесть жизни на них проявляется, то ли с возрастом на лице, в движениях и поведении человека отпечатываются его мысли. В нашей стране довольно редко можно встретить мужчину и женщину среднего возраста, держащихся за руки и нежно смотрящих друг на друга. А в Германии я встречала такие пары очень часто. Или, что 80-летние люди по вечерам садятся в машину и едут на вечерний концерт в другой город. Дело не в финансовых возможностях и здоровье. Я знаю людей и не богатых и не здоровых, но им всё интересно, многого хочется, и они сохраняют какую-то детскую доброту, интерес к окружающему миру. Старость душевная у них начинается позже, чем у наших соотечественников.

Теперь о студентах. Во-первых, немецкие слушатели немного постарше российских студентов, потому что у них обучение в гимназиях на 1-2 года заканчивается позже. Во-вторых, они «заточены» на своё будущее и просчитывают для чего им нужен этот факультет, для чего на этом факультете им нужны именно эти лекции, а не другие. Они постоянно делают выбор: будут эти семинары плюс эти факультативы, или буду ходить на этот факультет и еще на этот, чтобы была дополнительная специальность. Они думают о своем будущем работодателе, о том, что он захочет увидеть в их дипломе: какие предметы и какие оценки. И они, конечно, стараются и стремятся от преподавателя получить максимум знаний и навыков. Иногда они буквально выжимают преподавателя вопросами как губочку. В Германии студенты немного платят за образование, и я не могу сказать, что они так заинтересованы, потому что заплатили за свое обучение. В Америке студенты, действительно, вкладывают большую сумму в свое образование. Для Германии объяснение скорее в том, что это взрослость, ответственность за свою судьбу и общая ориентация общества на то, что человек окончивший школу – это взрослый человек. Он теперь должен заботиться о себе сам. Как правило, все студенты живут отдельно от родителей. Если человек не болен, то в 20 лет он почти обязан уйти из родительского дома, даже если он остается учиться в этом же городе. Он снимает квартиру вскладчину со своими друзьями или живет один. К тому же среди немецких студентов много людей солидного возраста, пришедших на переучивание.

– Получается, студенты и работают, и учатся, раз они сами снимают квартиру или родители им помогают?

– Это зависит от достатка семьи. Если им помогают родители, то они могут не работать. Но даже люди из обеспеченных семей стремятся быть независимыми от родителей и зарабатывать. Многие работают в пиццериях, разносчиками, в социальных службах, берутся за любую работу. И это поощряется общественным мнением, особенно на юге Германии, где, видимо, сказывается протестантская этика. Человек стоит уважения, если он может быть самостоятельным и ответственным, может сам себя обеспечивать и позаботиться о других. Там любая профессия, любой труд считается почетным.

– Наверняка такому квалифицированному специалисту как Вы делалось много предложений о сотрудничестве. Почему среди всех прочих Вы выбрали преподавание в ГУ-ВШЭ?

– Должна признаться, что впервые о Высшей школе экономики я узнала от Ирины Максимовны Савельевой. Мы с ней встречались на заседаниях экспертов фонда ACLS, а затем Международной ассоциации гуманитариев. Их заседания проходили в разных городах, чаще в Украине. Когда я проводила в Казани какие-либо международные мероприятия, например «Университеты и региональное развитие» с участием Европейского союза, то тоже пригласила ее в Казань. Ирина Максимовна рассказывала о Вышке с гордостью. В этом отношении она патриот. С её подачи я стала интересоваться судьбой этого университета, читать интервью вышкинских профессоров, доклады ректора и вскоре поняла, что это грандиозный исторический эксперимент. Я – историк университетов и знаю, как трудно создаются хорошие сильные университеты и как легко они рушатся, деградируют, затягиваются тиной. Тогда у меня возникло ощущение, что Ярослав Иванович с большим размахом реализует идеи, вводит принципы университетского сообщества, о которых я мечтала, будучи заведующей кафедрой и которые приходили в голову в ходе исследовательской работы. Может быть, это – наивность, но уже тогда, на расстоянии у меня появилось ощущение «своей стаи», чувство места, где есть уникальная возможность перейти от критического созерцания изъянов российского исторического образования к созиданию такого, за которое не было бы стыдно. Словом, я поддалась искушению перейти от изучения истории университетов к ее сотворению. Считаю, что нужно быть активным в жизни. Если ты хочешь хорошей жизни, если любишь красоту, надо не ныться на существующее, а задать себе вопрос: «А что ты для этого сделал?». Для меня не приемлема инфантильная позиция, когда говорят: «Ой, вот всё как плохо! Сделайте мне красиво!».

– Как Вы считаете, что наш университет должен перенять из западного опыта? Или все замечательно и так?

– Нет, на самом деле мои коллеги и я постоянно об этом думаем и даже те исследования, которые мы проводим в ИГИТИ сейчас, связаны с диагностикой и анализом университетского опыта. Такая исследовательская работа позволяет не только описать прошлое, но и использовать эти знания для жизни Вышки. Возможность сравнения – и с историческими университетами, и с западными – позволяет увидеть проблему отбора кадров в университет. Очень важно, чтобы в нем сплотились люди состоявшиеся. Здоровая атмосфера в университете создается доминированием людей, ориентированных на результативность, а не на репрезентацию себя; когда в университете есть установка на воспроизведение не просто себе подобных, но более сильных. Ведь семья тоже является здоровой только в том случае, если родители хотят, чтобы их дети были более счастливы, чем они, более здоровы, чем они сами. И семья не здорова психологически, если родители завистливо относятся к успехам своих детей. Для университета очень важно растить сильных преемников.

Еще одна проблема – как удержать или даже повысить профессиональные стандарты? Каждый университет построен на субъективной оценке преподавателей друг другом. Это очень трудно, когда нет формализованных, объективных критериев, когда можно сказать, вот эта книга хорошая, а эта книга еще лучше или вот эта книга плохая, а эта еще хуже. Это все очень субъективно, потому что мы так думаем. Но все-таки есть профессиональные стандарты, которые позволяют, дают возможность развивать науку и для их формулирования и удержания нужна какая-то особая форма корпоративности. Мне кажется, современные американские университеты дают тому хороший пример. Они не замкнуты каждый сам в себе. Все специалисты входят в профессиональные ассоциации. В них люди из разных университетов, не заинтересованные и не подчиненные друг другу, более беспристрастно оценивают друг друга в профессии и не пускают в нее тех, кто нарушает корпоративную этику.

История ГУ-ВШЭ столь коротка, что он не заболел еще геронтократией. Профессорский состав здесь молодой и мобильный. Все преподаватели, независимо от возраста, активно работающие люди. Но будет ли так уже через 20 лет? Это проблема будущего.

А вот что нас волнует сейчас – это чтобы в Высшей школе экономики не распространилась традиционная болезнь российских университетов. Я имею в виду не то, что государство вмешивается в жизнь университетов. В современном обществе это почти неизбежно. Сейчас не XVI век. Интересы государства и общества переплетены гораздо сильнее. Беспокоит, когда академическая сфера бюрократизируется, когда она подчиняется специфическим интересам делопроизводства и живет по законам письменного (а теперь уже электронного)  управления. И отчет, формуляр становятся целью деятельности, а студенты и исследования мешают ей.

– Вы, как один из первых преподавателей, приглашенных на факультет, видели или, может быть, сами участвовали в отборе преподавательского состава. Расскажите об этом поподробнее. Какие были критерии отбора?

– Вы знаете, создание исторического факультета было очень интересным и творческим процессом. Ирина Максимовна мне рассказала о замысле открыть истфак в 2008 году и пригласила стать в нем заведующей кафедрой, рассказала, что Александр Борисович будет деканов факультета. Я согласилась, хотя тогда всё это было только планами. Я знаю, что к ректору Я.И. Кузьминову обращалась и другая группа потенциальных создателей истфака. Тогда не было понятно, кто будет его создавать на самом деле. В 2009 году эти планы стали более реальными. Ректор одобрил концепцию инновационного образования, предложенную Савельевой. Теперь нужно было реально делать факультет, то есть разрабатывать концепции исторического образования, кафедр на факультете, продумывать учебный план, программы учебных курсов и прочее. На тот момент в ИГИТИ, который возглавляли И.М. Савельева и А.В. Полетаев, два года работал Александр Борисович Каменский (он был завкафедрой в Историко-архивном институте и на полставки в ИГИТИ). В сентябре 2009 года я переехала в Москву и стала работать в ИГИТИ. Это был тяжелый год и для меня и для всех «основателей». Для меня было трудно жить на съемных квартирах, вдали от семьи. Но было интересно постоянно встречаться с интереснейшими людьми и обсуждать наши задумки. Нас было тогда уже шесть человек, потому что мы вовлекли в это дело Павла Юрьевича Уварова и Игоря Николаевича Данилевского. В течение этого года мы делились друг с другом опытом, придумывали новые формы обучения, обсуждали принципы отношений со студентами. Мы встречались на квартирах друг у друга, в здании ИГИТИ, в служебных кабинетах, где работал каждый из нас, в разных местах, иногда за столиком в кафе, как правило, в японских ресторанчиках, где нет громкой музыки. Просто везде, где была возможность поговорить. И хотя общая концепция факультета была придумана за несколько лет до его открытия (Ирина Максимовна рассказала в своем интервью об этом), многое не было очевидным. Так, мы придумали исследовательский семинар. Такого семинара нет на других исторических факультетах. Нам хотелось, чтобы наши студенты подключились к исследовательской работе как можно раньше и чтобы мы могли их обогатить формами творческой работы и нашим опытом. Поэтому мы задумали семинар, даже не зная, что такая форма обучения уже есть на других факультетах Высшей школы экономики. Впрочем, на совещании методической комиссии ГУ выяснилось, что наши исследовательские семинары отличаются от той задумки, которая есть на других факультетах, и мы более творчески к этому отнеслись, потому что не получили его в качестве поручения. У нас был постоянный обмен письмами: мы посылали друг другу проекты, отзывы на эти проекты, опять встречались и обсуждали.

Что касается преподавателей, то выбор кандидатов тоже происходил в процессе разговора. Мы хотели найти для истфака самых-самых, ориентировались, прежде всего, на два критерия. Первый – это профессиональное имя и научная репутация, а второе – это этические нормы человека, потому что мы считали это очень важным. Есть ученые с именами, но люди, которых мы бы не хотели видеть своими коллегами и не хотели, чтобы они были вашими учителями, потому что люди по-разному себя проявляют по отношению к студентам. Хороший ученый и хороший преподаватель – это не одно и то же. Нам хотелось найти оптимальное сочетание: чтобы это был и хороший ученый, и хороший преподаватель, и в идеале хороший друг и коллега. Поэтому найти кандидатов оказалось непросто. Часть таких людей, которых бы мы хотели иметь здесь, были уже хорошо устроены в профессии, имели престижные должности или обязательства и переход для них был тоже большой проблемой. Переход для каждого из нас в Высшую школу экономики тоже не был простым решением, потому что у кого-то руководство не хотело его отпускать и обижалось, что человек уходит (у каждого же есть патриотизм), у кого-то были моральные долги перед младшими коллегами, которые оставались без учителя или руководства. Поэтому мы радовались возможности или смелости наших коллег, которые соглашались. Сейчас, когда истфак заработал у Александра Борисовича появилась команда сотрудников, но и ответственность за всё сконцентрировалась тоже на нем. Он ведет переговоры с разными людьми, переписку, отбирая лучших преподавателей для истфака. Мы понимаем, что принять человека в свой коллектив – это очень серьезно. Если окажется кто-то конфликтный, потом нам же будет плохо. Мы боимся разрушения той дружеской атмосферы, которая сейчас у нас сложилась. Для нас она очень ценна.

– В своих выступлениях наш декан часто говорит о том, что на факультете новая модель преподавания истории. Как она разрабатывалась? Чем она отличается от других?

– Мы все работали в разных университетах, и что-то нас не устраивало в них. Мы понимали, что недостатки имеют системный характер, то есть не из-за того, что преподаватель плохой или студенты плохие. Можно сколько угодно пенять и говорить: «Какие студенты нынче пошли!». Но есть некие системные сбои, которые не позволяют нашим студентам быть на том же уровне, как, допустим, выпускники западных университетов. На сравнении видно, что даже наши талантливые студенты проигрывают в технологиях. И это не их вина, а беда нашего образования. Проигрывают в мобильности, в смелости, в желании встраивать себя во взрослую социальную жизнь. И как-то обидно за свою страну, за наших детей. За 5-6 лет обучения перестает быть для преподавателя чужим человеком. Это же совместно прожитая маленькая жизнь. Особенно если это студент, который писал курсовую, дипломную работу, и ты с ним постоянно общался. Образуется культурно-родственная связь. Часто она выдерживает испытание расставанием. Так вот, нам хотелось сделать наших студентов более сильными и гибкими. Гибкими в значении английского слова «flexible» – умения встраиваться в различные ситуации, не прогибаться, как в русском значении этого слова, а быть более успешным, находить правильные решения. Поэтому мы хотели сделать историческое образование таким, чтобы наши студенты могли им гордиться, а не говорить: «Ой, я там, знаешь, истфак окончил. С таким образованием что можно сделать? Пришлось переучиваться: бухгалтерские курсы проходить».

Мы хотели, чтобы человек мог с гордостью сказать, что он закончил исторический факультет и у него фундаментальное образование, что он может себе позволить выбор и работать там, где хочет. Мы понимали, что для этого надо перестроить образование и обсуждали, как это сделать. Приход каждого нового человека в нашу команду обогащал видение замышляемого инновационного образования новыми идеями и опытом. Мы отталкивались от всеми принятой посылки, что нужно отойти от преподавания истории как локальных рассказов о стране и эпохе (на всех исторических факультетах преподается сумма локальных историй: история Греции, история Древнего Востока, история славянских народов, история России, история западноевропейских стран). Мы хотели, чтобы у студентов было концептуальное видение прошлого, и в то же время была нестатичная картинка неизменного, хотели показать динамичность этого прошлого, взаимовлияние, те выборы, которые у людей были, показать эту сложную, взаимоперетекающую, не всегда подверженную точному измерению и анализу картинку. И мне кажется, что человек обретший такое мышление даже в жизни перестает быть упертым, жестким, не понимающим ситуации человеком. Он начинает применять свои знания и навыки понимания прошлого в своей настоящей жизни и в этом смысле он становится более успешным. Он понимает, что в этот момент можно увидеть вот этот выход, но может быть еще другой выход, увидеть иные альтернативы для себя. Плюс мы еще хотели, чтобы наши студенты обрели психологическую готовность к мобильности – это современное свойство, которое очень нужно человеку. У советского человека все было предопределенно: он заканчивает университет, идет работать, всю жизнь будет жить в родном городе, муж или жена, скорее всего, будут из той же социальной среды и дети пойдут учиться в школу родителей. Сейчас людей травмирует непредсказуемость жизни, то, что она постоянно меняется, что все неустойчиво (даже климат и время). И ничего невозможно предсказать. Кто-то себя чувствует в этом очень хорошо, получает некий драйв в жизни. Но большинство наших соотечественников к этому не готовы и переживают изменчивость как нестабильность, кризис, а то и последние времена испытывают от всего этого стресс.

Применительно к студентам мы бы хотели научить их жить в разных ситуациях. В идеале это может быть достигнуто тем, что, например, вы приехали из разных городов, кто-то из Москвы, но половина не из столицы. Вы уже начинаете жить в другой среде, в другом доме, в другом городе. Вы меняете себя, встраиваясь в эту ситуацию. Когда она станет стабильной, хорошо бы поехать на стажировку куда-нибудь за границу, чтобы вы там применяли свои языковые знания, чтобы обретали новых друзей, чтобы учились пользоваться иной транспортной системой, то есть обретали новые жизненные опыты и в том числе опыты обучения и общения. После этого через какое-то время человек едет в экспедицию и живет там в полевых условиях. Адаптация к этим изменениям условий жизни порождает в человеке уверенность в себе и ощущение свободы. Тогда он может сказать: «Я могу прорасти на любой почве в любое время, да я вообще нигде не пропаду!». Моя бабушка, например, говорила: «Я не буду бедной ни при каком режиме, потому что я все умею». Я думаю, у нее это врожденное свойство, но это может быть и воспитанное свойство.

Наша модель исторического образования включает разные компоненты. Мы хотим дать более современное историческое знание. Но больше всего мы хотим дать, как говорили в свое время американцы,  не рыбу голодному, а удочку. Важно научить «ловить рыбу»: научить пользоваться инструментарием исторической науки и в то же время сформировать культурно-психологический тип личности, которая ориентирована на то, чтобы быть счастливой, а не несчастной. Я думаю, что в нашей стране очень много людей, которые знают, как жить в несчастье и быть несчастными, и просто не умеют быть счастливыми. И поэтому своим друзьям, знакомым рассказывают о тех проблемах и несчастиях, которые у них есть, и боятся сказать, что  у них произошло что-то хорошее или как им хорошо.

– Как Ваши студенты работают над усовершенствованием факультета?

– У меня об этом есть фрагментарные знания, потому что я работаю в основном только с определенной группой студентов и получаю, надо сказать, удовольствие. С одной стороны, я давно не вела семинаров, а только читала лекции. И это был монолог. А сейчас я получаю удовольствие от диалога со студентами на исследовательском семинаре. Во-вторых, у меня накопился действительно богатый опыт изучения университетской культуры и практический, и теоретический. И мне хочется делиться им: научить видеть невидимое, задумываться над квази-очевидностями, читать между строк. Помните известный афоризм: «Каждый видит только то, что знает». Важно человеку подсказать, чтобы он увидел какое-то явление, нужно объяснить, чтобы он в дальнейшем замечал смысл расхожих слов, видел намерения говорящего и пишущего. И тогда происходит изменение сознания, в том числе переоценка себя. И еще на семинаре формируется корпоративная и профессиональная культура. Те письма, которые я получала от студентов в первый месяц обучения и те письма, которые я получаю сейчас, уже выдают изменения: формирование академического стиля письма, вхождение в этические нормы исторического цеха.

Всей своей жизнью, своим присутствием студенты формируют исторический факультет. Не бывает университета без студентов. В этом смысле наши студенты обречены на то, чтобы быть частью его истории, особенно истории факультета истории.

– Одна из сфер Ваших профессиональных интересов исследование университетской культуры. Какими, по-Вашему, должны быть идеальный студент, преподаватель?

– У меня, честно говоря, нет такого единого образа. В своей жизни я встречала очень разных людей, которые мне нравились, как мои ученики, хотя они совершенно по-разному себя проявляли, по-разному жили. Наверно их отличало общее свойство, что знание для них было ценностью. Они приходили на исторический факультет не потому, что им было некуда больше идти. У них была какая-то гордость за то, чем они занимаются и занимались они этим в удовольствие. Мне кажется, это очень важное свойство человека – заниматься своим делом с удовольствием. Это сразу меняет не только его жизнь, но и проявляется в созданных текстах, во взаимоотношениях, которые он выстраивает. Идеальный студент – тот, которому нужна историческая профессия. А уж совсем идеален тот, кто почему-то жить без этого не может. Он может начинать с низкого старта знаний и умений, он может быть весь ершистый и не умеющий выстраивать отношения, но жизненная потребность стать историком, быть в профессии, превратит его в одного из нас и сделает из него интеллектуала. Второе, что очень важно, это этические ценности человека. С этим мы уже можем мало, что сделать. Мы можем человеку показать, научить, но ведь в университет уже приходят взрослые люди и у них уже сформировался свой характер и жизненные ценности. Мы можем их как-то корректировать, можем разоблачать пороки, но все-таки это уже сложившиеся люди. В идеале, это должен быть человек с большими ограничениями. Как британцы говорят: «Цивилизация – это система ограничений». Человек, у которого широкая шкала допустимого в отношениях с людьми, меня пугают. Они могут принести много вреда, используя, в том числе, свои навыки и знания. Для меня очень важны честные и независтливые люди.

Идеальный преподаватель – это человек, любящий людей, отрытый к ним. Это самое главное условие. Каким бы замечательным ученым он ни был, если он закрытый и закомплексованный человек, то происходят трагедии. И он чувствует себя не на своем месте, мучается, злится и дальше целая цепочка деформаций личности происходит. И студенты с ним мучаются, потому что не дай бог попасть в руки такого преподавателя. Для него всегда студент – противник, с котором он борется, а не сотрудничает. А второе, он должен быть профессионалом. Должен быть реализованным, успешным человеком в профессиональной области, должен порождать флер привлекательности своей профессии. Всем хочется следовать за успешными людьми и подражать им.

– Что Вы можете сказать о первом наборе истфака ГУ-ВШЭ?

– Я уже частично ответила на этот вопрос. Меня об этом спрашивают очень многие коллеги и из других университетов, и из Казанского университета в переписке, и те коллеги, которые еще не начали с вами работать, а им это предстоит. Мне нравятся студенты. Я довольна, прежде всего, тем, что есть эмоциональное взаимодействие. Очень трудно работать со студентами, которые сидят, застегнутые на все пуговицы и такое чувство, что ты играешь в пинг-понг со стеной: в тебя просто отлетает посланный тобою же мячик, но партнера у тебя нет. У нас на семинаре есть партнерство. На разных занятиях оно разное по степени участия: может быть интенсивнее или слабее, но все-таки это взаимодействие с группой. И мне кажется, выбор абитуриентов оказался успешным, даже неожиданно хорошим, потому что мы не знали, кто к нам придет, учитывая, что нет еще репутации, нет еще широкого резонанса. Мы боялись, что набор будет достаточно случайным и, конечно, мы опасались, что окажутся люди, которые провалились в других местах и у них не было другой возможности, а еще хуже, когда пришли временно отсидеть какое-то время или еще по каким-либо причинам.

Мне кажется, самым успешным оказалось то, что в группе возобладал дух коллективизма и сотрудничества, нет людей, которые тянули бы всех назад, которые устанавливали бы альтернативные нормы жизни, поведения и задавали деструктивный тон сопротивления обучению. Ведь здесь важна мотивация, в том числе коллективная мотивация. Просвещение – это всегда принуждение. И чем выше мотивация, тем меньше студент ощущает это принуждение, потому что он его перекодирует в желание. У меня есть аспиранты, которые говорят: «Ну заставьте меня, ну укажите мне жесткие сроки, когда я должен сделать». И если человек этого хочет, то обучение перестает быть насилием. Мне кажется, что у вас эта свобода есть.

– Какие Ваши пожелания историческому факультету?

– Они проистекают из моего видения Университета. Его отличие от школы состоит в том, что это не то место, где вам передадут нечто готовое, какую-то потребительскую корзинку с набором необходимых знаний. Университет – это поле возможностей. А в Высшей школе экономики оно – богатое поле. И мое пожелание студентам – воспользоваться этими возможностями как можно больше. Скопите здесь такой «символический капитал», который будет работать на вас всю вашу жизнь. И обретите чувство профессиональной уверенности в себе.

– Большое спасибо за интервью.

– Не за что.