ИНТЕРВЬЮ С ВАСИЛИЕМ СВЕТКИНЫМ
дата интервью: 3 февраля 2018 года;
респондент: Светкин Василий Викторович, родился 18 ноября 1949 года, кандидат технических наук, заслуженный работник высшей школы Российской Федерации, почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации. Окончил Орловский филиал Всесоюзного заочного машиностроительного института (ВЗМИ, сейчас МГУПИ — Московский государственный университет приборостроения и информатики), по специальности «Машины и технология обработки металлов давлением», квалификация — инженер-механик. Работает в Орловском государственном университете имени И. С. Тургенева;
интервьюер: Карасёва Дарья Валерьевна, студентка I курса бакалаврской программы «История», факультет гуманитарных наук НИУ ВШЭ.
–– Расскажите немного о себе. Кто были Ваши родители?
–– Отец мой — военный летчик, дослужился до полковника, по молодости лет захватил Великую Отечественную войну. Мама у меня всегда была домохозяйкой. Мой единственный дедушка — из военных, тоже полковник, 1897 года рождения. Пришел он из Псковской деревни на Путиловский завод в Петербурге, устроился рабочим. Началась Первая мировая война, потом произошла революция. Тогда же, по его рассказам, он принимал участие в штурме Зимнего дворца, затем охранял его, несколько раз видел живого Ленина. Служил в одном из отрядов Красной армии. Так он по военной стезе и пошел. Дед прошел всю Великую Отечественную войну. После войны какое-то время войска Советского Союза находились в Германии, Венгрии и Польше. Скорее всего дед закончил войну в Польше. Там мои родители и познакомились. Мама родом из Белоруссии, из Полоцка. Сам я родился в Польше, оттуда мы переехали в Воронеж, который тогда назывался Воронежским военным округом. Отец проходил службу в штабе Воронежского округа, поскольку, когда он прыгал с парашютом и сломал ногу, его с лётной работы списали. После Воронежа направили в Орел военкомом. Так что я поменял много городов пока учился в школе.
— Что значило в Вашей семье высшее образование?
— Мы с сестрой — первое поколение, получившее высшее образование. У дедушки с бабушкой, у папы и мамы высшего образования не было. Да и времена такие были: война началась, Минск бомбили. Мама с сестрой во время бомбежки потерялись. Мама попала в Казахстан при эвакуации, сестра попала в партизанский отряд в Белоруссии, не смогла убежать. И только после войны они смогли найти друг друга. Поэтому в это время было не до высшего образования. Тем не менее я и сестра учились в школе хорошо, даже отлично, хотя я не закончил ее с медалью. После школы вопрос был только в выборе учебного заведения. Родители в 1960-е годы думали также, как и современные родители: ребенок должен обязательно учиться и получить высшее образование. Такой настрой был.
— Существовала ли мода в выборе специальности, когда Вы сами поступали в университет?
— Я закончил школу в 1967 году. Шестидесятые годы, как я сейчас понимаю, были временем эйфории. Первый спутник, полет Юрия Гагарина, стройки, заводы, запускаются ГЭС. В фаворе были физики-ядерщики. Хотя между «физикам» и «лириками» шел спор за первенство. Тем не менее химизация, стройки, дома возводились. Сейчас ругают «хрущевки», а тогда это был такой прорыв! Это было дешевое, массовое строительство. Мы до этого жили в Воронеже в коммунальной квартире. Вместе три семьи. Женщины постоянно ругались на кухне. А тут отдельные квартиры! Сейчас, конечно, заросло все, да и дома выглядят непрезентабельно. Была принята новая программа партии: в 1980 году, через 20 лет, будут коммунизм, четырехдневная рабочая неделя, бесплатное питание на предприятиях. В программе много чего хорошего было написано, жаль, что не исполнилось. 10-й (выпускной) класс школы я заканчивал в Ливнах. И тут очень удачно отца перевели в Орел на службу. Поэтому этот город в моей жизни появился? В параллельном классе был товарищ, который решил поступать в Московский мясомолочный институт. Над ним смеялись. Ну, потом он в 1990-е годы отыгрался.
— Чем обусловлен выбор такого направления?
— Мне кажется, это началось еще тогда, когда я жил в Воронеже. Бабушка с дедом приезжали к нам из Ленинграда погостить. В классе втором-третьем мне бабушка подарила огромный металлический конструктор: полированный деревянный ящичек с выдвижной крышкой, в нем было много отделений и масса всевозможный деталей: колесиков, винтиков. Я очень увлекся. Такие вещи конструировал: автомобили, самолеты, подъемные краны! Уже тогда проявился мой интерес к технологиям. Также у моего отца был автомобиль, под капотом которого мы проводили больше времени, чем за рулем, — все время что-то ремонтировали. Меня с детства это окружало, поэтому когда я в школе учился, мне очень нравились математика и физика. Прямо скажу: историю и иностранный язык я терпеть не мог. Не любил и всячески сопротивлялся. Это, к сожалению, на всю оставшуюся жизнь. Год моего выпуска был странным. 10-е и 11-е классы выпускались вместе — шел переход с десятилетки на одиннадцатилетку. Поэтому конкурс во все институты был огромный. В МФТИ в Долгопрудном был конкурс под 100 человек на место. Приехал туда, подал документы, но в итоге не прошел. Однако, к счастью, система была устроена так, что прием документов в университетах заканчивался в разное время. Я вернулся в Орел и подал документы в Орловский филиал Всесоюзного заочного машиностроительного института (ВЗМИ). Всего в филиал принималось 150 человек — по 50 на каждую из трех специальностей: «Приборы и точные механики», «Технологию машиностроения», «Машины и технология обработки металлов давлением». Все записались на «Приборы точной механики», так как эта специальность считалась популярной и престижной. Я, как и многие, тоже на нее записался. В момент зачисления (тогда комиссия вызывала по одному) все мы стояли перед кабинетом и волновались. Мимо проходит мужичонка — я потом выяснил, что это был лаборант кафедры «Обработка металлов давлением» Макешин, — и говорит: «Ребят, а вы куда поступаете? На какую специальность?» «На “Приборы точной механики”», — отвечаем мы. «Да вы же пойдете на часовой завод работать — будильники делать! Поступайте на “Обработку металлов давлением”». Понимаете, как выбор во многом случаен? Я захожу один из первых в кабинет приемной комиссии, потому что мой балл был высокий. Мне говорят, что я прохожу на «Приборы точной механики». Я сказал, что хочу на «Обработку металлов давлением». Комиссия в шоке, думают, что со мной случилось. Они радостно меня туда записали, потому что мало кто шел на данную специальность. Дальше началась учеба, она мне всегда казалась интересной.
— Как проходил вступительный экзамен в институт и процедура поступления в целом?
— В выпускном мы сдавали литературу, физику, химию, математику, русский. Химию сдавать надо было обязательно: партия объявила всеобщую химизацию. В физтехе были обычные экзамены, с процедурой которых вы уже знакомы: тянули билеты, один вопрос был теоретический, другой — практический. Оценки вывешивались на следующий день. В вуз я тоже сдавал вступительные: русский язык, две математики (письменно и устно), физику и химию. Со временем процедура приема начала меняться: стали учитывать средний балл в аттестате, ЕГЭ ввели. Экспериментов было много, однако я уверен, что абитуриенты одни и те же — отбираются все равно лучшие. Если говорить о системе отбора в 1960-е годы, то я могу сделать вывод: высшее образование было элитным независимо от того, в какой вуз поступал абитуриент — в МГУ или Орловский филиал ВЗМИ. Оно было таким, потому что в университеты поступали 15—20% школьников. Те, кто не поступил, шли на заводы работать, в армию и т. д. Сейчас высшее образование стало массовым, 95% поступают. С одной стороны, это хорошо. С другой, в вузы стали приходить люди с разной подготовкой, раньше уровень студентов был все-таки выше.
— Почему Вы стали преподавать в университете?
— Надо подумать. Была ли это случайность или закономерность — точно сказать не могу. Мы учились пять лет, дело шло к выпуску. Вышли на дипломную практику в декабре. Я проходил ее два месяца на заводе погрузчиков и потом четыре месяца готовил диплом. У меня была первая защита 19 июня 1972 года (первая, потому что защита занимала несколько дней). На своем курсе я познакомился со своей будущей женой Валей. Она была из группы «Технология машиностроения». С этой группой я дружил — был там как свой. Мы оба заканчивали институт с отличием, вместе готовились идти на завод. Тогда было распределение по всему Советскому Союзу в зависимости от успеваемости. Кто лучше всех учился, тот шел первым и имел возможность выбирать, а остальным — что осталось. Незадолго до распределения заведующий выпускающей кафедры предложил мне работать преподавателем. Я сразу не ответил, но, посоветовавшись с родными, решился остаться на кафедре. Так, с 1972 года моя судьба была связана с нашим университетом. Вначале я несколько месяцев работал ассистентом. В ноябре был призыв в армию на год. Военкомат отправил в военно-воздушные силы. Я отслужил в Украине, в училище штурманов в Ворошиловграде (современный Луганск). После армии началась работа ассистентом на кафедре: лекции, практические работы, руководство дипломными проектами и курсовыми.
— Когда Вы защищали кандидатскую диссертацию? Как проходила защита?
— В Орле студенты учились на очном отделении, а в Москве на заочном. Очных студентов у них в тот момент не было, а аспиранты были нужны. Отбирали их, соотвественно, в Орле. В основном вузе также была кафедра «Обработка металлов давлением», которой руководил В. Я. Осадчий, профессор, доктор технических наук, лауреат государственной премии СССР, занимался трубным производством. К нему я поступил в 1976 году в аспирантуру. В командировках на трубопрокатном заводе я занимался отработкой новой технологии изготовления лонжерона вертолетной лопасти. На ней летают вертолеты МИ-24 «Крокодил» и МИ-28 «Ночной охотник». Понимание работы наступает на последнем году командировки. Первые два года ты не знаешь, что делать и что тебе нужно. Я подготовил диссертацию. Защита у меня оказалась интересной. Первая попытка защититься была в декабре 1979 года. Жесточайший грипп ходил по Советскому Союзу. Из-за болезней не набирался кворум — две трети комиссии. Собралось 14 человек, а один профессор не пришел. Без него защиту начать не могли. К вопросу о роли случая в истории: человек вышел из квартиры, в подъезде его бомж ударил по голове, украл шапку, профессор попал в больницу. В итоге защиту перенесли на месяц.
— Как была организована процедура защиты? Как выбирались и приглашались оппоненты?
— Сначала прошла предзащита, после нее назначили дату защиты. Автореферат был уже готов. Затем нужно было быстро отвезти диссертацию оппонентам. Оппоненты выбирались следующим образом. Существует профессиональное сообщество: люди из разных городов, занимающиеся общей проблематикой, при этом знакомые друг с другом. Один из них должен быть обязательно доктором наук, а второй может быть кандидатом. Кроме них есть еще ведущая организация. У меня был Первоуральский новотрубный завод под Свердловском. Диссертационный совет ВЗМИ собрался, заслушал меня, задал вопросы и вынес положительное заключение. Поскольку лонжерон считался тогда секретной деталью конструкции вертолета, защита проходила в закрытом режиме. Мой реферат был для служебного пользования. Сейчас идет видеофиксация процедуры защиты от начала до конца. Я не знаю, правильно ли, что процедура так ужесточилась. По крайней мере, в технической области люди никогда не отличались такими «махинациями», как взяточничество.
— Как менялась интенсивность Вашей жизни в университете?
— Работа преподавателя непроста, и не каждому она по нутру. Такой парадокс, как ни странно: великолепный ученый может быть никаким преподавателем и наоборот. В вузе требуется сочетание и того, и другого. Через какое-то время после защиты я стал доцентом. Мне в основном поручали вести лекции, практические занятия, лабораторные, дипломные и курсовые работы. Чем эта работа хороша для меня — она по загруженности отличается от работы преподавателей многих гуманитарных кафедр. У преподавателей гуманитарного направления, как мы говорим, «горловая» нагрузка. Им постоянно нужно что-то рассказывать либо на лекциях, либо на семинарах, что очень выматывает. У преподавателей технических кафедр такой нагрузки меньше. Также работа в университете мне нравилась тем, что ты сам во многом планируешь свою рабочую неделю. Работа «не от звонка до звонка» свободнее по расписанию, но не менее ответственна, причем она отнимает много интеллектуальных сил. Когда я читал первую лекцию, думал, что не доживу до конца. Я ее долго готовил, пришел на лекцию и за 30 минут прочитал студентам все, что составил заранее. А что дальше делать? Даже не помню, что говорил им оставшийся час. Помимо преподавательской работы, то есть общения со студентом, в вузе обязательна и методическая работа — составление учебных пособий. Все это делается дома.
— Стала ли жизнь в университете напряженнее?
— Интенсивность работы меняется, если начинаешь занимать ответственные посты. Как у меня это началось? Я работал рядовым доцентом, пока директор филиала О. А. Горлов не назначил меня ответственным секретарем приемной комиссии. Пришлось работать с документами, контактировать с министерством, заниматься организационными вопросами. Так я работал 4 года. А дальше наступили другие времена: перестройка и 1990-е годы. Тогда опять поднялась волна эйфории — предвкушение новой жизни, перемен. Первое, что было значимым, — это выборы всяческих руководителей: ректоров, директоров заводов и фабрик. В ученый совет ввели студентов. Они должны были составлять 25% от общего числа членов. Выбрали В. А. Голенкова директором филиала тогда еще ВЗМИ. Он предложил мне должность замдиректора по учебной работе. Обязанностей становилось больше. Работа усложнялась.
— Как Вы можете охарактеризовать развитие университета в 1990-е годы?
— Правильно говорят: «лихие девяностые». Начали закрывать заводы, людям не выплачивали зарплат и пенсий, на ровном месте появлялись миллиардеры, дикая инфляция. Очень много было такой неразберихи, но при всем этом высшая школа получила колоссальный толчок в развитии. Один из первых указов Бориса Ельцина гласил: зарплата преподавателя вуза должна быть в 2 раза больше средней заработной платы в промышленности. Ельцин сразу купил всю вузовскую общественность. Вузам были предоставлены огромные льготы, постепенно открывались различные специальности. Именно в 1990-е педагогические институты становились государственными университетами, а политехнические — техническими университетами. Как эти изменения отразились на нашем университете? Был филиал, а стал Орловский политехнический институт. Через 2 года — Орловский государственный технический университет. Мы стали самостоятельным вузом в 1993 году и получили очень много зданий. 18 августа 2014 года Орловскому государственному университету присвоено имя И. С. Тургенева. С этой точки зрения, так негативно относиться к 1990-м нельзя: высшая школа начала тогда развиваться.
— Как менялся уровень жизни профессоров и как Вы преодолевали финансовые трудности перестройки?
— Могу сказать одно: несмотря на нестабильную обстановку в 1990-е, зарплату преподавателям в вузах выплачивали регулярно. В. А. Голенков уделял этому большое внимание. Из-за большой инфляции многие пошли на подработки, репетиторство, чем и сейчас занимаются. У меня никогда не было мысли уйти из профессии. Я примерно 30 лет проработал проректором. Сначала по учебной работе, а затем первым проректором. Вопросов и дел было много. Мы открывали филиалы во Мценске, Карачеве, Ливнах. Работы было выше крыши. Куда там уходить!
— Являетесь ли Вы сторонником университетской автономии? Может ли государственный университет быть независимым от государства?
— Автономия — это возможность самостоятельно принимать решения, в какой-либо области. Мы живем во взаимозависимом мире. Наша жизнь регламентирована Конституцией, законами, мы вынуждены им следовать. Так становится удобнее жить всем. Как быть независимым в городе? Можно, конечно, стать независимым от энергоснабжения и поставить ветряк или солнечную батарею, но нужно ли это? Если полностью быть независимым и делать все, что хочется, это уже называется анархия. Если говорить про университетскую автономию, то, прочитав нормативную документацию, можно четко увидеть, что для всех государственных университетов учредителем является Российская Федерация, а функции и полномочия учредителя выполняет Министерство образования и науки. Существует три типа некоммерческих организаций. Мы — Федеральное государственное бюджетное общеобразовательное учреждение. А есть Федеральное государственное казенное учреждение. К казенному, в частности, относится Академия Федеральной службы охраны. Есть еще Федеральные государственные автономные образовательные учреждения. Все зависит от степени возможности распоряжаться имуществом и финансами. У казенных университетов самый жесткий контроль за распределением финансов. Нельзя деньги растратить не по назначению, и даже то, что получится заработать больше, вносится в бюджет. Таким университетам, как наш, то есть бюджетным, государство выделяет субсидии на выполнение государственных обязанностей и на содержание всей материальной базы. Автономные университеты наиболее независимые, правда, там для определенного контроля должен быть Наблюдательный совет. Такие университеты тоже получают определенный бюджет от государства на обучение, но деньги, которые они зарабатывают, могут использовать по своему усмотрению. Государство таким способом осуществляет политику в сфере образования. Поэтому трудно сказать, что государственный университет может быть полностью автономным. Университетская автономия, прописанная в уставе, выражена несколько в другом. Благодаря автономии мы можем самостоятельно определять свои структуры (факультеты и кафедры), устанавливать зарплату сверх государственного минимума, выбирать деканов, директоров институтов и филиалов, открывать представительство. Я специально открыл Устав нашего университета, в котором прописано 83 независимых от государства видов деятельности. Так что мы абсолютно свободны в этом плане.
— Был ли у Вас опыт грантовой поддержки, стажировок?
— Я по молодости занимался наукой, а потом ушел в административную работу. Не было времени заниматься ею, да и интерес был потерян, хотелось заниматься развитием вуза. В то время, когда я был студентом, не было понятия грантовой поддержки, тогда мы занимались хоздоговорными научными работами, что близко к гранту. С заводом заключается договор на проведение научных исследований. Это, как правило, совершенствование и отработка какой-либо технологии, оборудования. Предприятие платит за это деньги, а студенты работают на заводе. Стажировки за границу были редким явлением, что плохо. Сейчас студенты ездят много, что очень хорошо. Это дает возможность увидеть мир, ученых и чем они работают.
— Что Вас радует и беспокоит в состоянии современных российских университетов?
— Радует то, что в основной своей массе вузы развиваются, а не выживают. Правильная политика в том плане, что Министерство постоянно проводит конкурсы на выполнение значимых проектов (научных, социально значимых), выделяет гранты. Радует, что есть осмысленная программа развития университетов, и она скрупулёзно выполняется. Радует, что есть министерские программы, и вузы в них участвуют (например, программа «5—100»). К 2020 году как минимум пять лучших вузов России должны войти в сто лучших вузов мира. Есть, конечно, и о чем беспокоиться. Я думаю, излишне контролирующая деятельность Рособрнадзора. Очень уж формализованы и усложнены всяческие проверки. Раньше никаких проверяющих организаций не было, но все выучились. Иногда создается ощущение, что преподаватель своими студентами занимается меньше, чем бумагами. Второй момент — это распространение негосударственных вузов, расцвет которых пришелся на 1990-е годы. По подвалам открывалось много «институтов» и «университетов», которые просто-напросто делали дипломы за деньги. Они сильно дискредитировали высшее образование в России. Я сам имел опыт участия в комиссии по проверке таких учебных заведений. Хорошо, что негосударственные вузы сейчас закрываются. Люди поняли, что в них образования не получат.
респондент: Светкин Василий Викторович, родился 18 ноября 1949 года, кандидат технических наук, заслуженный работник высшей школы Российской Федерации, почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации. Окончил Орловский филиал Всесоюзного заочного машиностроительного института (ВЗМИ, сейчас МГУПИ — Московский государственный университет приборостроения и информатики), по специальности «Машины и технология обработки металлов давлением», квалификация — инженер-механик. Работает в Орловском государственном университете имени И. С. Тургенева;
интервьюер: Карасёва Дарья Валерьевна, студентка I курса бакалаврской программы «История», факультет гуманитарных наук НИУ ВШЭ.
–– Расскажите немного о себе. Кто были Ваши родители?
–– Отец мой — военный летчик, дослужился до полковника, по молодости лет захватил Великую Отечественную войну. Мама у меня всегда была домохозяйкой. Мой единственный дедушка — из военных, тоже полковник, 1897 года рождения. Пришел он из Псковской деревни на Путиловский завод в Петербурге, устроился рабочим. Началась Первая мировая война, потом произошла революция. Тогда же, по его рассказам, он принимал участие в штурме Зимнего дворца, затем охранял его, несколько раз видел живого Ленина. Служил в одном из отрядов Красной армии. Так он по военной стезе и пошел. Дед прошел всю Великую Отечественную войну. После войны какое-то время войска Советского Союза находились в Германии, Венгрии и Польше. Скорее всего дед закончил войну в Польше. Там мои родители и познакомились. Мама родом из Белоруссии, из Полоцка. Сам я родился в Польше, оттуда мы переехали в Воронеж, который тогда назывался Воронежским военным округом. Отец проходил службу в штабе Воронежского округа, поскольку, когда он прыгал с парашютом и сломал ногу, его с лётной работы списали. После Воронежа направили в Орел военкомом. Так что я поменял много городов пока учился в школе.
— Что значило в Вашей семье высшее образование?
— Мы с сестрой — первое поколение, получившее высшее образование. У дедушки с бабушкой, у папы и мамы высшего образования не было. Да и времена такие были: война началась, Минск бомбили. Мама с сестрой во время бомбежки потерялись. Мама попала в Казахстан при эвакуации, сестра попала в партизанский отряд в Белоруссии, не смогла убежать. И только после войны они смогли найти друг друга. Поэтому в это время было не до высшего образования. Тем не менее я и сестра учились в школе хорошо, даже отлично, хотя я не закончил ее с медалью. После школы вопрос был только в выборе учебного заведения. Родители в 1960-е годы думали также, как и современные родители: ребенок должен обязательно учиться и получить высшее образование. Такой настрой был.
— Существовала ли мода в выборе специальности, когда Вы сами поступали в университет?
— Я закончил школу в 1967 году. Шестидесятые годы, как я сейчас понимаю, были временем эйфории. Первый спутник, полет Юрия Гагарина, стройки, заводы, запускаются ГЭС. В фаворе были физики-ядерщики. Хотя между «физикам» и «лириками» шел спор за первенство. Тем не менее химизация, стройки, дома возводились. Сейчас ругают «хрущевки», а тогда это был такой прорыв! Это было дешевое, массовое строительство. Мы до этого жили в Воронеже в коммунальной квартире. Вместе три семьи. Женщины постоянно ругались на кухне. А тут отдельные квартиры! Сейчас, конечно, заросло все, да и дома выглядят непрезентабельно. Была принята новая программа партии: в 1980 году, через 20 лет, будут коммунизм, четырехдневная рабочая неделя, бесплатное питание на предприятиях. В программе много чего хорошего было написано, жаль, что не исполнилось. 10-й (выпускной) класс школы я заканчивал в Ливнах. И тут очень удачно отца перевели в Орел на службу. Поэтому этот город в моей жизни появился? В параллельном классе был товарищ, который решил поступать в Московский мясомолочный институт. Над ним смеялись. Ну, потом он в 1990-е годы отыгрался.
— Чем обусловлен выбор такого направления?
— Мне кажется, это началось еще тогда, когда я жил в Воронеже. Бабушка с дедом приезжали к нам из Ленинграда погостить. В классе втором-третьем мне бабушка подарила огромный металлический конструктор: полированный деревянный ящичек с выдвижной крышкой, в нем было много отделений и масса всевозможный деталей: колесиков, винтиков. Я очень увлекся. Такие вещи конструировал: автомобили, самолеты, подъемные краны! Уже тогда проявился мой интерес к технологиям. Также у моего отца был автомобиль, под капотом которого мы проводили больше времени, чем за рулем, — все время что-то ремонтировали. Меня с детства это окружало, поэтому когда я в школе учился, мне очень нравились математика и физика. Прямо скажу: историю и иностранный язык я терпеть не мог. Не любил и всячески сопротивлялся. Это, к сожалению, на всю оставшуюся жизнь. Год моего выпуска был странным. 10-е и 11-е классы выпускались вместе — шел переход с десятилетки на одиннадцатилетку. Поэтому конкурс во все институты был огромный. В МФТИ в Долгопрудном был конкурс под 100 человек на место. Приехал туда, подал документы, но в итоге не прошел. Однако, к счастью, система была устроена так, что прием документов в университетах заканчивался в разное время. Я вернулся в Орел и подал документы в Орловский филиал Всесоюзного заочного машиностроительного института (ВЗМИ). Всего в филиал принималось 150 человек — по 50 на каждую из трех специальностей: «Приборы и точные механики», «Технологию машиностроения», «Машины и технология обработки металлов давлением». Все записались на «Приборы точной механики», так как эта специальность считалась популярной и престижной. Я, как и многие, тоже на нее записался. В момент зачисления (тогда комиссия вызывала по одному) все мы стояли перед кабинетом и волновались. Мимо проходит мужичонка — я потом выяснил, что это был лаборант кафедры «Обработка металлов давлением» Макешин, — и говорит: «Ребят, а вы куда поступаете? На какую специальность?» «На “Приборы точной механики”», — отвечаем мы. «Да вы же пойдете на часовой завод работать — будильники делать! Поступайте на “Обработку металлов давлением”». Понимаете, как выбор во многом случаен? Я захожу один из первых в кабинет приемной комиссии, потому что мой балл был высокий. Мне говорят, что я прохожу на «Приборы точной механики». Я сказал, что хочу на «Обработку металлов давлением». Комиссия в шоке, думают, что со мной случилось. Они радостно меня туда записали, потому что мало кто шел на данную специальность. Дальше началась учеба, она мне всегда казалась интересной.
— Как проходил вступительный экзамен в институт и процедура поступления в целом?
— В выпускном мы сдавали литературу, физику, химию, математику, русский. Химию сдавать надо было обязательно: партия объявила всеобщую химизацию. В физтехе были обычные экзамены, с процедурой которых вы уже знакомы: тянули билеты, один вопрос был теоретический, другой — практический. Оценки вывешивались на следующий день. В вуз я тоже сдавал вступительные: русский язык, две математики (письменно и устно), физику и химию. Со временем процедура приема начала меняться: стали учитывать средний балл в аттестате, ЕГЭ ввели. Экспериментов было много, однако я уверен, что абитуриенты одни и те же — отбираются все равно лучшие. Если говорить о системе отбора в 1960-е годы, то я могу сделать вывод: высшее образование было элитным независимо от того, в какой вуз поступал абитуриент — в МГУ или Орловский филиал ВЗМИ. Оно было таким, потому что в университеты поступали 15—20% школьников. Те, кто не поступил, шли на заводы работать, в армию и т. д. Сейчас высшее образование стало массовым, 95% поступают. С одной стороны, это хорошо. С другой, в вузы стали приходить люди с разной подготовкой, раньше уровень студентов был все-таки выше.
— Почему Вы стали преподавать в университете?
— Надо подумать. Была ли это случайность или закономерность — точно сказать не могу. Мы учились пять лет, дело шло к выпуску. Вышли на дипломную практику в декабре. Я проходил ее два месяца на заводе погрузчиков и потом четыре месяца готовил диплом. У меня была первая защита 19 июня 1972 года (первая, потому что защита занимала несколько дней). На своем курсе я познакомился со своей будущей женой Валей. Она была из группы «Технология машиностроения». С этой группой я дружил — был там как свой. Мы оба заканчивали институт с отличием, вместе готовились идти на завод. Тогда было распределение по всему Советскому Союзу в зависимости от успеваемости. Кто лучше всех учился, тот шел первым и имел возможность выбирать, а остальным — что осталось. Незадолго до распределения заведующий выпускающей кафедры предложил мне работать преподавателем. Я сразу не ответил, но, посоветовавшись с родными, решился остаться на кафедре. Так, с 1972 года моя судьба была связана с нашим университетом. Вначале я несколько месяцев работал ассистентом. В ноябре был призыв в армию на год. Военкомат отправил в военно-воздушные силы. Я отслужил в Украине, в училище штурманов в Ворошиловграде (современный Луганск). После армии началась работа ассистентом на кафедре: лекции, практические работы, руководство дипломными проектами и курсовыми.
— Когда Вы защищали кандидатскую диссертацию? Как проходила защита?
— В Орле студенты учились на очном отделении, а в Москве на заочном. Очных студентов у них в тот момент не было, а аспиранты были нужны. Отбирали их, соотвественно, в Орле. В основном вузе также была кафедра «Обработка металлов давлением», которой руководил В. Я. Осадчий, профессор, доктор технических наук, лауреат государственной премии СССР, занимался трубным производством. К нему я поступил в 1976 году в аспирантуру. В командировках на трубопрокатном заводе я занимался отработкой новой технологии изготовления лонжерона вертолетной лопасти. На ней летают вертолеты МИ-24 «Крокодил» и МИ-28 «Ночной охотник». Понимание работы наступает на последнем году командировки. Первые два года ты не знаешь, что делать и что тебе нужно. Я подготовил диссертацию. Защита у меня оказалась интересной. Первая попытка защититься была в декабре 1979 года. Жесточайший грипп ходил по Советскому Союзу. Из-за болезней не набирался кворум — две трети комиссии. Собралось 14 человек, а один профессор не пришел. Без него защиту начать не могли. К вопросу о роли случая в истории: человек вышел из квартиры, в подъезде его бомж ударил по голове, украл шапку, профессор попал в больницу. В итоге защиту перенесли на месяц.
— Как была организована процедура защиты? Как выбирались и приглашались оппоненты?
— Сначала прошла предзащита, после нее назначили дату защиты. Автореферат был уже готов. Затем нужно было быстро отвезти диссертацию оппонентам. Оппоненты выбирались следующим образом. Существует профессиональное сообщество: люди из разных городов, занимающиеся общей проблематикой, при этом знакомые друг с другом. Один из них должен быть обязательно доктором наук, а второй может быть кандидатом. Кроме них есть еще ведущая организация. У меня был Первоуральский новотрубный завод под Свердловском. Диссертационный совет ВЗМИ собрался, заслушал меня, задал вопросы и вынес положительное заключение. Поскольку лонжерон считался тогда секретной деталью конструкции вертолета, защита проходила в закрытом режиме. Мой реферат был для служебного пользования. Сейчас идет видеофиксация процедуры защиты от начала до конца. Я не знаю, правильно ли, что процедура так ужесточилась. По крайней мере, в технической области люди никогда не отличались такими «махинациями», как взяточничество.
— Как менялась интенсивность Вашей жизни в университете?
— Работа преподавателя непроста, и не каждому она по нутру. Такой парадокс, как ни странно: великолепный ученый может быть никаким преподавателем и наоборот. В вузе требуется сочетание и того, и другого. Через какое-то время после защиты я стал доцентом. Мне в основном поручали вести лекции, практические занятия, лабораторные, дипломные и курсовые работы. Чем эта работа хороша для меня — она по загруженности отличается от работы преподавателей многих гуманитарных кафедр. У преподавателей гуманитарного направления, как мы говорим, «горловая» нагрузка. Им постоянно нужно что-то рассказывать либо на лекциях, либо на семинарах, что очень выматывает. У преподавателей технических кафедр такой нагрузки меньше. Также работа в университете мне нравилась тем, что ты сам во многом планируешь свою рабочую неделю. Работа «не от звонка до звонка» свободнее по расписанию, но не менее ответственна, причем она отнимает много интеллектуальных сил. Когда я читал первую лекцию, думал, что не доживу до конца. Я ее долго готовил, пришел на лекцию и за 30 минут прочитал студентам все, что составил заранее. А что дальше делать? Даже не помню, что говорил им оставшийся час. Помимо преподавательской работы, то есть общения со студентом, в вузе обязательна и методическая работа — составление учебных пособий. Все это делается дома.
— Стала ли жизнь в университете напряженнее?
— Интенсивность работы меняется, если начинаешь занимать ответственные посты. Как у меня это началось? Я работал рядовым доцентом, пока директор филиала О. А. Горлов не назначил меня ответственным секретарем приемной комиссии. Пришлось работать с документами, контактировать с министерством, заниматься организационными вопросами. Так я работал 4 года. А дальше наступили другие времена: перестройка и 1990-е годы. Тогда опять поднялась волна эйфории — предвкушение новой жизни, перемен. Первое, что было значимым, — это выборы всяческих руководителей: ректоров, директоров заводов и фабрик. В ученый совет ввели студентов. Они должны были составлять 25% от общего числа членов. Выбрали В. А. Голенкова директором филиала тогда еще ВЗМИ. Он предложил мне должность замдиректора по учебной работе. Обязанностей становилось больше. Работа усложнялась.
— Как Вы можете охарактеризовать развитие университета в 1990-е годы?
— Правильно говорят: «лихие девяностые». Начали закрывать заводы, людям не выплачивали зарплат и пенсий, на ровном месте появлялись миллиардеры, дикая инфляция. Очень много было такой неразберихи, но при всем этом высшая школа получила колоссальный толчок в развитии. Один из первых указов Бориса Ельцина гласил: зарплата преподавателя вуза должна быть в 2 раза больше средней заработной платы в промышленности. Ельцин сразу купил всю вузовскую общественность. Вузам были предоставлены огромные льготы, постепенно открывались различные специальности. Именно в 1990-е педагогические институты становились государственными университетами, а политехнические — техническими университетами. Как эти изменения отразились на нашем университете? Был филиал, а стал Орловский политехнический институт. Через 2 года — Орловский государственный технический университет. Мы стали самостоятельным вузом в 1993 году и получили очень много зданий. 18 августа 2014 года Орловскому государственному университету присвоено имя И. С. Тургенева. С этой точки зрения, так негативно относиться к 1990-м нельзя: высшая школа начала тогда развиваться.
— Как менялся уровень жизни профессоров и как Вы преодолевали финансовые трудности перестройки?
— Могу сказать одно: несмотря на нестабильную обстановку в 1990-е, зарплату преподавателям в вузах выплачивали регулярно. В. А. Голенков уделял этому большое внимание. Из-за большой инфляции многие пошли на подработки, репетиторство, чем и сейчас занимаются. У меня никогда не было мысли уйти из профессии. Я примерно 30 лет проработал проректором. Сначала по учебной работе, а затем первым проректором. Вопросов и дел было много. Мы открывали филиалы во Мценске, Карачеве, Ливнах. Работы было выше крыши. Куда там уходить!
— Являетесь ли Вы сторонником университетской автономии? Может ли государственный университет быть независимым от государства?
— Автономия — это возможность самостоятельно принимать решения, в какой-либо области. Мы живем во взаимозависимом мире. Наша жизнь регламентирована Конституцией, законами, мы вынуждены им следовать. Так становится удобнее жить всем. Как быть независимым в городе? Можно, конечно, стать независимым от энергоснабжения и поставить ветряк или солнечную батарею, но нужно ли это? Если полностью быть независимым и делать все, что хочется, это уже называется анархия. Если говорить про университетскую автономию, то, прочитав нормативную документацию, можно четко увидеть, что для всех государственных университетов учредителем является Российская Федерация, а функции и полномочия учредителя выполняет Министерство образования и науки. Существует три типа некоммерческих организаций. Мы — Федеральное государственное бюджетное общеобразовательное учреждение. А есть Федеральное государственное казенное учреждение. К казенному, в частности, относится Академия Федеральной службы охраны. Есть еще Федеральные государственные автономные образовательные учреждения. Все зависит от степени возможности распоряжаться имуществом и финансами. У казенных университетов самый жесткий контроль за распределением финансов. Нельзя деньги растратить не по назначению, и даже то, что получится заработать больше, вносится в бюджет. Таким университетам, как наш, то есть бюджетным, государство выделяет субсидии на выполнение государственных обязанностей и на содержание всей материальной базы. Автономные университеты наиболее независимые, правда, там для определенного контроля должен быть Наблюдательный совет. Такие университеты тоже получают определенный бюджет от государства на обучение, но деньги, которые они зарабатывают, могут использовать по своему усмотрению. Государство таким способом осуществляет политику в сфере образования. Поэтому трудно сказать, что государственный университет может быть полностью автономным. Университетская автономия, прописанная в уставе, выражена несколько в другом. Благодаря автономии мы можем самостоятельно определять свои структуры (факультеты и кафедры), устанавливать зарплату сверх государственного минимума, выбирать деканов, директоров институтов и филиалов, открывать представительство. Я специально открыл Устав нашего университета, в котором прописано 83 независимых от государства видов деятельности. Так что мы абсолютно свободны в этом плане.
— Был ли у Вас опыт грантовой поддержки, стажировок?
— Я по молодости занимался наукой, а потом ушел в административную работу. Не было времени заниматься ею, да и интерес был потерян, хотелось заниматься развитием вуза. В то время, когда я был студентом, не было понятия грантовой поддержки, тогда мы занимались хоздоговорными научными работами, что близко к гранту. С заводом заключается договор на проведение научных исследований. Это, как правило, совершенствование и отработка какой-либо технологии, оборудования. Предприятие платит за это деньги, а студенты работают на заводе. Стажировки за границу были редким явлением, что плохо. Сейчас студенты ездят много, что очень хорошо. Это дает возможность увидеть мир, ученых и чем они работают.
— Что Вас радует и беспокоит в состоянии современных российских университетов?
— Радует то, что в основной своей массе вузы развиваются, а не выживают. Правильная политика в том плане, что Министерство постоянно проводит конкурсы на выполнение значимых проектов (научных, социально значимых), выделяет гранты. Радует, что есть осмысленная программа развития университетов, и она скрупулёзно выполняется. Радует, что есть министерские программы, и вузы в них участвуют (например, программа «5—100»). К 2020 году как минимум пять лучших вузов России должны войти в сто лучших вузов мира. Есть, конечно, и о чем беспокоиться. Я думаю, излишне контролирующая деятельность Рособрнадзора. Очень уж формализованы и усложнены всяческие проверки. Раньше никаких проверяющих организаций не было, но все выучились. Иногда создается ощущение, что преподаватель своими студентами занимается меньше, чем бумагами. Второй момент — это распространение негосударственных вузов, расцвет которых пришелся на 1990-е годы. По подвалам открывалось много «институтов» и «университетов», которые просто-напросто делали дипломы за деньги. Они сильно дискредитировали высшее образование в России. Я сам имел опыт участия в комиссии по проверке таких учебных заведений. Хорошо, что негосударственные вузы сейчас закрываются. Люди поняли, что в них образования не получат.
Нашли опечатку?
Выделите её, нажмите Ctrl+Enter и отправьте нам уведомление. Спасибо за участие!
Сервис предназначен только для отправки сообщений об орфографических и пунктуационных ошибках.