Интервью с Ольгой Виленовной Волосюк

дата интервью: 16.03.2016;
место интервью: ул. Шаболовка, д. 31, стр. Б, каб. 515;
сведения о собеседнике: Волосюк Ольга Виленовна — историк, преподаватель со знанием иностранного языка, профессор факультета мировой экономики и мировой политики Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». Родилась 7 октября 1958 года, закончила исторический факультет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова (МГУ);
интервьюер: Ермолин Илья Николаевич, бакалавр II курса образовательной программы «История» Факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ.

— Кем были Ваши родители, и что значило высшее образование в Вашей семье?
— Мои родители оба имели высшее образование. Отец у меня заслуженный архитектор Советского Союза, окончил архитектурный институт, а мама была переводчиком с японского языка, она окончила Институт Востоковедения. Вопроса нужно или не нужно высшее образование не стояло, это подразумевалось, как само собой разумеющееся.

— Существовала ли мода в выборе образования, когда Вы сами поступали в университет?
— В тот период я жила в Москве, и молодежь стремилась в МГУ прежде всего, это был вуз номер один. Для определенной части молодежи, для тех, кто хотел заниматься международными отношениями это был Московский Государственный институт международных отношений (МГИМО). В  общем, эти два вуза в те годы имели достаточно большой отрыв от всех остальных университетов Москвы и Советского Союза в целом. Мне трудно сказать что-то про естественные факультеты, но популярность гуманитарных наук была очень сильной, и конкурс на гуманитарные предметы был очень высокий.

— А как определился Ваш выбор?
— Я вообще собиралась на востоковедение, но в те годы для того чтобы поступить в Институт стран Азии и Африки (ИСАА) МГУ была нужна характеристика райкома комсомола. В те годы были еще пишущие машинки. И первый, и второй экземпляр характеристики существенно отличались друг от друга. Я эту характеристику райкома комсомола получила, но по какой-то нелепой случайности мне выдали второй экземпляр, я его привезла в приемную комиссию в последний день, и мне сказали: «Мы не можем Вас принять с Вашим вторым экземпляром», —  и закрыли приемную комиссию. В то время как на исторический факультет еще экзамены принимали, характеристика эта была не нужна, и я подала документы, тем более что вступительные экзамены были те же самые. Я рассчитывала, что потренируюсь немножко, это был исторический факультет МГУ, посмотрю, как сдают экзамены. В МГУ попасть просто так было почти невозможно, потому что люди шли на определенный факультет, готовились, занимались. Я думала, что через год вернусь и буду поступать опять на востоковедение, но так получилось, что я сдала удачно все эти экзамены. У меня, кажется, было две «четверки» и две «пятерки». Этого хватило, я получила минимальный проходной балл и думать уже не стала, забирать документы или нет — вот так я попала на исторический факультет МГУ.

— Почему Вы стали университетским преподавателем?
— В те годы, когда я училась, возможность остаться в университете и преподавать ценилась гораздо выше, нежели сейчас. Это считалось одной из самых престижных карьер для студента по окончании вуза, надо было обязательно закончить аспирантуру, то есть нельзя было преподавать в университете, просто окончив университет. У меня была рекомендация в аспирантуру, я уже начисто забыла о востоке, начала заниматься испанским и стала специализироваться по истории Испании. В прошлом году мы выпустили два тома по истории Испании коллективом авторов, впервые в России издали. Я уже пошла в аспирантуру по этой специальности, мне она нравилась, мне было интересно, и когда появилось место на кафедре, то я, естественно, перешла на преподавательскую работу, мне это нравилось, и мне это нравится до сих пор.

— Каким был Ваш университет в 1980-е годы? Можете ли выделить какие-нибудь особенности или значимые события?
— Нужно сказать, что на работу я ушла в другой университет — Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы (УДН). Он очень сильно отличался от всего того, что было в Советском Союзе вообще, второго такого вуза не было, и руководство всегда гордо говорило, что мы уникальный вуз. В общем, он действительно был уникальный. В МГУ у нас на курсе в сто пятьдесят человек училось, по-моему, человек пять иностранных студентов, в УДН было соотношение примерно процентов восемьдесят иностранцев и процентов двадцать советских студентов. Поэтому, конечно, совершенно другой тип преподавания, другие отношения между студентами и так далее. Значимых событий было много: когда я училась в МГУ, у нас был театр МГУ, конкурсы, соревнования, фестивали театральные между факультетами, мы ставили спектакли. Вот, скажем, у меня на первом курсе был режиссером молодой студент ГИТИСа, он работал с нашим историческим факультетом. Сейчас главный режиссер Театра Вахтангова, знаменитый на весь мир Римас Туминас, и был тем самым молодым студентом ГИТИСа, который с нами ставил постановки нашей художественной самодеятельности. Кроме того, были студенческие отряды, участники которых в 1980 году работали переводчиками на Олимпийских играх. Было очень интересно! В 1985 году проходил фестиваль молодежи и студентов, где мы работали с делегациями, так как у нас было хорошее знание языка. Правда, регулярно в принудительном порядке нас вывозили осенью собирать картошку. Тем не менее, была масса интересных событий.

— Какое положение вы занимали в университете?
— В УДН я работала первоначально в отделе международных связей и училась в аспирантуре, потом я работала на международных курсах ООН, откуда приезжали уже не студенты — молодые специалисты из разных стран, которые полгода у нас занимались, потом разъезжались. Так я работала, наверно, года четыре, а потом освободилось место ассистента на кафедре. Я была ассистентом, старшим преподавателем, доцентом, профессором — с низов наверх.

— Как изменились университеты в годы перестройки?
— Я считаю, что очень сильно изменились. УДН поменял наименование, он потерял имя Патриса Лумумбы и стал Российским университетов дружбы народов (РУДН). А если говорить о содержательной составляющей, то как раз в годы перестройки был период, когда вся молодежь перестала поступать в университеты и перешла работать в киоски. Это считалось страшно круто, и я это заметила, потому что меньше стал конкурс, меньше стало интересных лиц в аудитории, а потом где-то лет через пять — как-то само собой переломилось. Опять вернулось понятие престижности высшего образования, и молодые люди после школы уже, те, у которых была хорошая голова, светлый ум и желание чего-то добиться в жизни вернулись в университет, более того, вернулись действительно те, кому это было интересно. Сейчас все стараются как-то поступить в университет, тогда этого не было. Главное, что это был период, когда в университет шли люди с горящими глазами и неподдельным интересом, которые после лекции задавали пять, семь, десять вопросов, которых это интересовало, а не просто которые приходили получить корочку. Естественно изменилось то, что университетам и в целом учебным заведениям поставили задачу — выживайте сами, как хотите. Поэтому где-то это было в более корректной, где-то в менее корректной форме, начинали зарабатывать деньги сами: сдавали аудитории под какие-то коммерческие склады, устраивали безумные коммерческие курсы, что-то потом умирало, что-то оставалось. Коммерциализация (которой никогда не было в советское время вообще, поскольку не было никакого платного обучения) стала заметна и является заметной до сих пор в большей или меньшей степени. К этому можно относиться как к необходимой реальности, мы живем сейчас в другой социальной системе, и так живут все и это нормально.

— Как изменились условия труда?
— Как говорил один мой коллега: «Когда я был профессором в советские времена, я получал 500 рублей зарплату, и это было очень много, и я мог свою даму спокойно пригласить в ресторан». Потом рухнули все зарплаты, в пересчете на доллары они стали по два, три, пять долларов иногда. Были, конечно, низкие цены, но все равно вот это падение затронуло всю страну. Естественно, оно затронуло университеты и преподавательский состав. Статус преподавателя — как финансовый, так и материальный изменился, и отчасти, в связи с этим изменился и его социальный статус. Если раньше попасть на преподавательскую кафедру было верхом мечтаний, то в последние десять-пятнадцать лет, наверное, на кафедру, на преподавание, в науку идут те, кому действительно это нравится, ну и, конечно, расширился диапазон возможностей для выпускников университета: появилось гораздо больше мест, где они могут применить свои силы.

— Как в советское время финансировалась наука?
— Только из бюджетов университетов.

— А чем отличался университет 2000-х годов от советского времени?
— Увеличивается количество факультетов, появляются новые специальности, которых не было в советское время.  Вам, наверное, покажется это странным, и диким, и анахронизмом, но понятия политологии не существовало вообще, понятия социологии тоже, не было науки социологии. Произошли количественные изменения, например, в МГУ было шестнадцать факультетов, когда я училась, сейчас их, по-моему, чуть ли не сорок. «Высшая школа экономики» тоже фактически из школы для магистров с очень маленьким набором разрослась в один из самых крупных гуманитарных университетов России. И изменилось качество, появилось много разных специальностей, которых раньше не было.

— Есть ли преемственность между императорскими, советскими, перестроечными и постсоветскими университетами?
— Вам, наверное, лучше спросить у историков, которые этим занимаются. Но, в принципе, дело в том, что из всех университетов, в которых я работала, только один университет существовал в императорской, советской, перестроечной и постсоветской России — Московский. То, что там традиции качественного преподавания, серьезнейшего отношения к науке сохраняются до сих пор — это определенный факт, это я могу сказать на примере своих преподавателей, которые учили меня, а это люди, оставшиеся в истории науки навсегда, вне зависимости от того какая была идеология, насколько давил марксизм-ленинизм. Серьезнейшие ученные, написавшие такие книги, которые современным молодым историкам тоже полезно читать, потому что качественные исследования, конечно, обогатят любого студента сегодняшнего дня своей глубиной, собственно то, чем отличалась университетская наука, наверное, в России дореволюционной. Общаясь с теми, кто работает сейчас, в принципе, я могу сказать, что они относятся к науке, преподаванию, к тому, что они преподают очень серьезно, очень трепетно, и я знаю, что у них учиться детям очень трудно, они спрашивают строго. Насколько я знаю Вышку, здесь примерно такое же отношение. Самое главное — здесь нет профанации, как у многих университетов, которые, может быть, ниже рейтингом или количеством студентов, которое они хотят получить. Порой эти показатели для них превышают ту необходимость строго относиться к студентам и выпускать, действительно, людей с хорошим багажом знаний. В НИУ ВШЭ подобной халатности нет и это очень важно — эту университетскую традицию надо сохранить. Если мы сможем её сохранить, тогда мы сохраним и лучшие университеты.

— В чем, по-Вашему, настоящее назначение университета?
— Университет должен давать знания, умения, навыки на самом высоком уровне.

— Какой факультет Вы считаете главным в НИУ ВШЭ?
— Для меня главный факультет — тот, на котором я работаю. Я просто хорошо эту специальность знаю, и знаю, чему мы можем научить, в чем наши конкурентные преимущества, и что нам надо делать дальше, чтобы эти конкурентные преимущества перед другими вузами закреплять, развивать, и чтобы те студенты, которые к нам пришли, были довольны тем, что они получают лучшее образование в России.

— А сами студенты, по Вашему мнению, изменились или нет?
— В общей массе нет, но тут, наверное, надо уже с социологами общаться. Всегда процент тех, кто берет все, и тех, кто не берет ничего, более или менее стабилен. Но я вам хочу сказать, что я одиннадцать лет прожила в Соединенных Штатах Америки, и у меня ребенок учился в школе там, и вот там процент детей, которые не берут ничего, гораздо больше, хотя у них очень жесткая должна быть мотивационная система: после окончания вуза тебя либо покупают, либо нет. Тем не менее там очень много университетов, дети стараются учиться, но там далеко не все поголовно идут получать высшее образование, потому что оно платное где-то процентов на семьдесят. Однако большинство студентов выходят со знаниями, которые дают им возможность заниматься каким-то низшим уровнем офисной работы и это, в общем, на всю жизнь.

— Вам предлагали сменить город, страну и перейти на другую работу?
— Предлагали, но как бы такой идеи не возникало, и может быть, потому, что я одиннадцать лет своими глазами видела, как живут в результате люди, которым что-то предлагают, какую-то работу на западе. Если люди уезжают по собственной инициативе, и им ничего не предлагают, то они по социальной лестнице автоматически спускаются на одну ступеньку ниже. Естественно, это происходит почти со всеми, и если им даже предлагают какой-то контракт, очень часто эти люди становятся теми самыми рабочими лошадками, за счет которых красиво живут американские профессора: на таких людях все аудиторные часы, все занятия и так далее, и нет социального роста совсем, вот тебе дали такой участок работы и ты ведешь его пять лет, десять лет, пятнадцать лет и так далее.

— Почему вы стали работать в ВШЭ?
— Мне нравится «Высшая школа экономики», мне нравится, как здесь все организованно. Мне нравится, как она стимулирует всех сотрудников, которые здесь работают и к активной деятельности, и к проведению мероприятий, мне нравится общая интеллигентная обстановка. Здесь работают профессионалы, и в этом плане большое спасибо руководству Вышки — за то, что оно выбирает лучших из лучших, они выбирают преподавателей, которые не просто обладают общим багажом знания, а готовы работать, продвигать интересы Вышки.