• A
  • A
  • A
  • АБB
  • АБB
  • АБB
  • А
  • А
  • А
  • А
  • А
Обычная версия сайта

Дискуссия о книге «“Особый путь”: от идеологии к методу»: репортаж

На научном семинаре ИГИТИ имени А. В. Полетаева состоялась дискуссия об истории понятия «особый путь» и способах его концептуализации. Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из универсальных и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. Составители и авторы сборника статей о понятии «Особый путь» Т. М. Атнашев, М. Б. Велижев и А. Л. Зорин стараются развеять эту иллюзию и указывают на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Смотрите темы дискуссии, фоторепортаж и репортаж Елены Лисицыной.
Аннотация

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из универсальных и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. Составители и авторы сборника статей о понятии «Особый путь» Т. М. Атнашев, М. Б. Велижев и А. Л. Зорин стараются развеять эту иллюзию и указывают на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Помещенные в том тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» – в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Темы дискуссии:

  • преимущества и недостатки сравнительно-исторического метода;
  • в какой мере «идеологичен» и «опасен» историографический подход, основанный на культивировании «особости»;
  • «особые пути» в современном мире: Россия, Европа, США и другие регионы;
  • «особый путь» и модерность;
  • национализм и представление об «особом пути», спор о возрасте политической метафоры;
  • история русской «особости» от древности до наших дней: основные концепции и ключевые моменты.


Репортаж о презентации книги «"Особый путь": от идеологии к методу»

22 марта в Институте гуманитарных историко-теоретических исследований имени А. В. Полетаева состоялась презентация сборника «„Особый путь“: от идеологии к методу» (Москва: Новое литературное обозрение, 2018). Сборник представляли главный редактор издательства НЛО И. Д. Прохорова и его составители – А. Л. Зорин, Т. М. Атнашев, М. Б. Велижев. К участию в дискуссии были приглашены директор ИГИТИ И. М. Савельева, А. Б. Каменский, О. Ю. Бессмертная, Е. А. Вишленкова, Э. А. Паин, А. Н. Дмитриев, Б. Е. Степанов.

О задаче сборника наглядно свидетельствует его название. Представленные в нем тексты посвящены анализу идеологий, культивирующих представления об «особости», причем акцент сделан не только на их политическом бытовании, но также на возможностях их эвристического использования в науках о человеке, и прежде всего в истории. Сборник состоит из двух частей. Первая часть, составленная, как отметил М.Б. Велижев, на основе материалов семинаров, проведенных в РАНХиГСе и Оксфордском университете, посвящена бытованию идеологемы «особого пути» в российском контексте. Вторая часть призвана ввести эти исследования в компаративную транснациональную перспективу. Опубликованные здесь тексты представляют теоретические дебаты вокруг понятия Sonderweg, развернувшиеся в европейской и, прежде всего, немецкой историографии. Представляя сборник, И. Д. Прохорова отметила, что видит его значение в разработке ответа на важный как для исследователя, так и как гражданина вопрос, который может быть сформулирован следующим образом: можно ли противопоставить концепции «особого пути» другой способ пересмотра принадлежности к собственной стране и культуре? Комментируя эту мысль, Т. М. Атнашев отметил, что употребления этого концепта сложно избежать как в идеологических спорах, так и в исторических исследованиях, что и делает актуальным вопрос о соотношении «идеологии» и «метода».

Значение метафоры «особого пути», как отметила в своем вступительном слове И. М. Савельева, во многом обусловлено ее семантическим полем. С одной стороны, определение «особости» исторического опыта ставит вопрос о его «уникальности», а также о применимости компаративного метода в исторических исследованиях в целом. В то же время «путь» – понятие пространственное, которое включает в себя топографические категории. Этот аспект связывает концепцию «особого пути» с историческими построениями, в основе которых лежит идея «движения», а именно – с теориями модернизации и прогресса. Соотношение этих аспектов и возможности использования указанной метафоры в эмпирических исследованиях рассматривались участниками развернувшейся дискуссии.

Специфическое понимание собственной «особости» в России было обозначено А. Л. Зориным. С одной стороны, утверждение о наличии у кого‑либо («у нас») «особого пути» предполагает, что у остальных («у них») есть некий другой, общий путь. Так, использование «путевой» метафорики связано с конструированием образа другого , она дает возможность функционирования, например, дихотомии «Восток-Запад». С другой стороны, уже историософские построения Н. В. Гоголя и П. Я. Чаадаева обнаруживают весьма нетривиальное видение особой судьбы России, определение тупиковости «пути» которой в настоящем времени свидетельствует не об отставании, но о потенциале, который может быть реализован в дальнейшем: именно «катастрофическая греховность» сулит нашей «птице‑тройке» великое и светлое будущее. Такой ход мыслей объединяет столь разных по политическим взглядам людей, как Ф. М. Достоевский, Ф. И. Тютчев, В. И. Ленин, что говорит о воспроизводимости и значимости концепта в российском контексте.

Эвристический потенциал метафоры/концепта «особого пути», задающего методологическую рамку исторического исследования, большинством участников дискуссии ставился под вопрос. Отталкиваясь от опыта изучения религиозной и образовательной политики Российской империи, Е. А. Вишленкова акцентировала непродуктивность использования понятия «особость» для анализа политического языка: самим историческим деятелям констатация «особого пути России» (вроде митрополита Филарета или С. С. Уварова) не мешала заимствовать опыт европейских институций для проведения реформ. Политический язык нужно изучать изнутри, выявляя понятия, используемые акторами в конкретных исторических ситуациях. С другой стороны, с учетом изменений, которые произошли в исторической науке, сегодня более плодотворными средствами типологизации и сопоставления больших целостностей могли бы стать транснациональная история, теория культурного трансфера или опыт конструирования имперских биографий, концептуально оформленный М. Рольфом.

В целом же, как отметил А. Б. Каменский, историки уже давно не относятся к метафоре «особого пути» всерьез. Сегодня исследователей, изучающих историю России, объединяет признание нерелевантности многих устоявшихся концепций и необходимости пересмотра исследовательского языка. Однако историку не так просто отойти от использования общепринятого понятийно‑категориального аппарата: заимствованный из трудов по европейской истории, он позволяет общаться российским специалистам с западными коллегами и проводить компаративные исследования. Оперируя «западными» понятиями, советская наука получила возможность доказывать, что все идут одним путем, ярким примером чему служит адаптация концепции феодализма к российскому материалу. Но если тогда целью было выявление общих исторических закономерностей, то у современных историков вопрос об их существовании вызывает серьезные сомнения. Соответственно, задача заключается не в поиске альтернатив «особому пути», а в выявлении факторов отдельных событий и их интерпретацией. Подтверждением тому могут служить, казалось бы, совсем противоположные тенденции – «нормализации» российской истории. Так, опыт Б. Н. Миронова, представленный в труде «Российская империя. От традиции к модерну», дает иллюстрацию того, как попытка отойти от интерпретации российской истории в категориях «особенного» приводит к обозначению конкретных виновников катастрофы 1917 года, почему‑то произошедшей в «нормальной» России. Компаративистика оказывается здесь релевантным способом избежать крайностей: находить сходства и различия, понимать факторы, действующие в отдельные исторические моменты, и в итоге выделять специфическое и особенное, избегая разговора об уникальности.

По мнению О. Ю. Бессмертной смешение понятия «особого пути» и исторической специфики, уникальности является очевидной проблемой, возникающей при попытке превратить идеологию в методологию. Она подчеркнула, что идея применения Sonderweg как методологии, изначально предложенная Юргеном Коккой – специфическое явление немецкой историографии, связанное с попыткой объяснения фашизма как катастрофы. Тогда критерий выбора концепции «особого пути» для анализа исторического материала – не методологический, а моральный, что вызывает сомнения в плодотворности её применения. Опыт другого проекта компаративной историографии, получившего название histoire croisée (entangled history, «перекрестная история»), обнаруживает и иную опасность формирования методологии на основе историографического понятия. Метафора «пересечения» воплотила в себе изменение базовых исторических представлений о мире, пространстве и времени. В рамках новой концепции понятия «прогресса», «культуры», «национального характера» оказывались нерелевантными. Это привело к потере самих объектов сравнения и слиянию компаративистской перспективы с собственно историческим исследованием. Как заметила О. Ю. Бессмертная, такие понятия как «особый путь» и «пересечения» стоит оставить на своем «старом» месте, в качестве объектов изучения истории исторического знания.

Между тем, по мнению А. Н. Дмитриева, попытка противопоставить методологию набору укоренившихся в сознании клише является сильной стороной обсуждаемой книги. Представленные в ней исследования показывают, как в разговоре об «особом пути» можно избежать повторения стереотипов. Здесь борьба с клише, отличающихся своей внутренней силой и логикой, происходит через их историзацию. Не менее значимым вкладом этого сборника является ставший основой для его материалов корпус теоретической исследовательской литературы, которая показывает, что Sonderweg является не констатацией, а скорее результатом собирания интересов различных акторов: политиков, политических теоретиков (как сторонников, так и оппонентов концепции «особого пути»), а также историков. По мнению Дмитриева, в перспективе можно было бы подумать о «книге-близнеце», предметом которой станет «общее», противопоставленное «особому». Системообразующим понятием такого труда должен стать не «модерн», «универсальность» или «законы истории», но «прогресс», находящийся в том же поле «путейной» метафорики и подразумевающий движение «за кем‑то» ушедшим. Тема «прогресса после прогресса» в данном случае позволяет рассмотреть, как выстраивается «общность» исторического развития, и затронуть заявленную составителями проблему перехода метафоры «особого пути» из работ профессиональных историков на страницы политических манифестов, который снова делает «язык метода» «языком политики».

И. М. Савельева продолжила дискуссию рассуждениями о судьбе концепта «особого пути» в немецкой историографии. По ее мнению, наиболее успешно этот в общем архаичный концепт сработал в немецкой структурной истории общества. Актуализация идеи «особого пути» возникла в работах представителей Билефельдской школы в рамках теории модернизации и структурной истории, в ходе практик её сциентизации, требовавшей знания статистики, классификационных процедур и типологизаций. Это было связано со специфическим социальным контекстом существования немецкой исторической науки. Действуя в русле магистральных трендов своей дисциплины, немецкие историки отличались от своих американских и европейских коллег. Во-первых, первостепенной для них была задача переосмысления опыта нацизма. Во-вторых, в значительной мере их концептуальная работа определялась сложной политической обстановкой, связанной с существование ГДР, которая побуждала их дистанцироваться от марксистских схем. Так идея Sonderweg приобрела научную ценность в контексте попытки научного исторического объяснения прихода Германии к нацизму и его преодоления, превратившись из клише в рабочий инструмент для интерпретации немецкой истории. Другой ипостасью существования «особого пути» является bigtheory – достаточно расплывчатая философская теория Sonderweg , развитая в той же немецкоязычной среде Эрнстом Трельчем, Ойгеном Розенштоком‑Хюсси, Хельмутом Плеснером. И хотя историками эти философские построения большей частью игнорируются, именно они, наряду с идеями Баррингтона Мура, стали опорой для Юргена Коки, Ханса-Ульриха Велера и их последователей. Историзация концепции «особого пути» с позиций социологии науки задает перспективу ее дальнейшего исследования, в особенности в контексте вопроса о том, почему сами историки Билефельдской школы постепенно пересматривают возможности методологического применения понятия Sonderweg и модернизационного подхода в целом. Таким образом, несмотря на то, что опыт немецкой структурной истории иллюстрирует объяснительные ресурсы выработанного направления, его формирование определяется во многом внешними, идеологическими целями, а не исследовательским потенциалом, тем самым заставляя сомневаться в пользе этой метафоры для историков.

Если предыдущие реплики были сосредоточены на анализе применимости методологии «особого пути» в исторических исследованиях, Э. А. Паин – автор и редактор сборника об идеологиях «особого пути» в России и Германии, вышедшего в 2010 году – выступил с позиции этнополитолога. По его мнению, изучение особых путей развития регионов путем выявления устойчивых культурных явлений их общественной жизни сегодня провести гораздо проще, привлекая методы социальных наук и учитывая большой корпус демографических данных. Само собой, идея «особого пути» продолжает играть при подобных построениях ключевую роль. Поэтому не стоит отказываться от «особого пути» как метода только из-за неудачи в его использовании для объяснения немецкой катастрофы. Выявление устойчивых культурных феноменов может показать многие типологические целостности (вроде имперской идеи), что требует объединения усилий представителей не только истории, но и других гуманитарных и социальных дисциплин.

Продолжая тему, поднятую в реплике А. Н. Дмитриева, Б. Е. Степанов в своем выступлении обратил внимание на те ловушки, которые подстерегают исследователей в ходе критического анализа идеологий «особого пути». Опыт изучения евразийства показывает, что рассмотрение идеологии как объекта чревато стагнацией исследования в целом: дефицит работ, которые вводили бы в научный оборот архивные материалы, ведет к воспроизводству образа этой идеологии, представляемой в качестве некоторой целостности. Подобными шаблонными образами оперируют как апологеты, так и критики евразийства как политической и интеллектуальной программы. В этой ситуации более продуктивным представляется сделать акцент на исторической и концептуальной неоднородности евразийства, на противоречивости контекстов бытования связанных с ним идей. Примерами такого исследовательского поворота можно считать работы Марка фон Хагена, рассматривавшего евразийство в контексте постколониального поворота, или изучения интеллектуальной истории концепции в работах Патрика Серио. Последнему удалось показать противоречивое значение евразийства для сегодняшней науки: политический контекст интеллектуальной работы евразийцев в 1920-е – 1930-е годы не только не помешал, а в определенном отношении обусловил то влияние, которое работы участников движения оказали на возникновение структурализма. По мнению Б. Е. Степанова, проблема использования идеологии «особого пути» для диагностики состояния общества, которую мы видим в текстах одного из авторов сборника, Б. В. Дубина, заключается в том, что возникающий в этой ходе этой аналитической работы образ российской действительности начинает воспроизводить её «особость» и «исключительность». Скорректировать эту ситуацию может как раз‑таки обращение к сравнительной перспективе и введение различных объяснительных моделей, провозглашаемое в статьях данной книге. В этом смысле ощущаемое в ней напряжение между опытами изучения идеологий в интеллектуальной истории и социально-политической перспективой их рассмотрения является своего рода импульсом, позволяющим обострить и разнообразить нашу исследовательскую чувствительность.

В заключительных комментариях составители сборника Т. М. Атнашев и М. Б. Велижев еще раз подчеркнули, что предлагаемая ими перспектива не подразумевает наличие каких‑либо «особенных» стран и «путей», которые были бы несопоставимы с историческим опытом других. Интерес состоял именно в изучении трансформации идеологии в методологию. Дискуссия показала, что несмотря попытку книги выйти за пределы традиционных дихотомий позитивного/негативного, прогресса/архаики в обсуждении понятия «особый путь», избавиться от них по-прежнему оказывается непросто. Наивным видится и категоричное исключение идеологии при изучении истории и общества. Ключевым остается именно наличие или отсутствие метода, а также плюрализм употребляемых метафор и языков.

Елена Лисицына