В архиве НУГ появилось новое интервью
Наш архив интервью пополнился рассказом Бориса Ивановича Липского, доктора философии, заведующиего кафедрой онтологии и теории познания философского факультета СПбГУ
С текстом интервью можно ознакомиться ниже.
дата проведения интервью: 29.10.2012
место проведения интервью: Кафедра онтологии и теории познания, философский факультет Санкт-Петербургского государственного университета
сведения об информанте: Борис Иванович Липский родился 20 марта 1946 г. в Твери. В 1973 г. закончил философский факультет Ленингрдаского государственного университета. Защитил кандидатскую диссертацию в 1976 г. по теме: «Гносеологический анализ генезиса и развития научного знания». В 1991 г. защитил докторскую диссертацию «Диалектика теоретического и практического в формировании и развитии истины», с этого же года – профессор. Заведующий кафедрой онтологии и теории познания философского факультета СПбГУ (с 1994).
места работы: Работал в Комсомольске-на-Амуре в должности ассистента, в Днепропетровске в должности ассистента (1976-1979 гг.), в Ленинградском высшем художественно-промышленном училище им. В.И. Мухиной (1980-1994 гг.) на должностях ассистента, доцента, профессора (с 1991), декана, проректора по НИР. С 1994 по настоящее время — заведующий кафедрой онтологии и теории познания философского факультета СПбГУ.
продолжительность интервью: 36:09
интервьюер: Шалаева Анастасия Владимировна, магистрант НИУ ВШЭ
— Сейчас многие студенты при выборе специальности ориентируются на моду. Существовала ли мода в выборе высшего образования, когда в университет поступали Вы?
— Имеется в виду мода при поступлении на факультет или при определении специализации внутри факультета?
— При поступлении на факультет, то есть при выборе технического или гуманитарного, философского или экономического факультета.
— Моды как таковой не было, но предпочтения были, и предпочтения эти были не в пользу гуманитарных факультетов. Предпочитались естественнонаучные, и, главным образом, это физика и математика. По крайней мере, в популярном тогда гимне физического факультета были такие строчки: «Только физики – соль, остальные все – ноль!». И физики позиционировали себя как те, кто действительно знает, как устроен мир, а все остальные, ну, коллекционируют марки. Поэтому наборы самые большие были на физфак, и самые большие конкурсы были на физфак, ну а все остальные были как приложение к этой физике, которая знает суть бытия.
— Как и почему Вы пришли к философии, на философский факультет?
— А возможно потому, что у меня до этого было техническое образование, правда, среднее техническое. И работал я, правда, не на производстве, а на военной службе, я служил по своей специальности, которую приобрел тогда, это была специальность «Аппаратура автоматики и телемеханики», я работал как раз с такой аппаратурой. И как-то мне стало работать с ней скучно, я подумал, что общение с людьми гораздо интереснее. На военной службе у меня возникла мысль, что нужно поступать на какой-то гуманитарный факультет, ибо техническое образование я уже попробовал, удовлетворения не получил, и, демобилизовавшись, приехал сразу же в Петербург поступать на философский факультет.
— Почему Вы стали профессионально заниматься наукой?
— Наукой?
— Да, то есть наукой и философией как наукой.
— Ну… Дело в том, что принципиально заниматься философией как наукой – такого ясного и определенного желания у меня не было. Меня интересовала философия как то, с чем можно познакомиться, и благодаря чему можно что-то понять для себя. А профессиональная работа, преподавательская работа, научная работа были как приложение к этому. Я понял что-то для себя, ну а, поняв, этим интересно поделиться с другими. И я полагал, что эта работа преподавательская наиболее, или одна из наиболее интересных именно потому, что то, что другие делают для удовольствия, у меня – профессия. Я читаю какую-то литературу и своим пониманием делюсь с другими. То есть узнать что-то новое и поговорить об этом с другими, – это, собственно говоря, такая работа, которая да почти и не работа…
— А удовольствие.
— … а удовольствие, и за это еще деньги платят – ну совсем хорошо. Но, правда, небольшие тогда платили, но тем не менее.
— Как изменился облик университета (СПбГУ) с 1995 года, с тех пор как Вы в него попали и до настоящего времени? Можете ли выделить какие-то особенности, значимые события, поворотные моменты?
— Изменился облик. Можно сказать, что произошли изменения двоякого рода. Во-первых, появились какие-то средства, которых раньше катастрофически никогда не хватало. То есть преобразился факультет: он стал ухоженным, отремонтированным, – и все это не за счет госбюджета, а за счет тех средств, которые факультет получил возможность зарабатывать самостоятельно. Никогда раньше факультет в таком порядке, как сегодня, не был. Это хорошо. Но есть некоторые издержки, особенно которые заметны в последние года четыре-пять. Это подымающаяся волна бюрократизации всего и вся, и разделение двух сфер деятельности учебного заведения. Причем, я это замечаю не только в университете, но и в других учебных заведениях. А именно: разделение педагогического процесса и административного управления этим процессом. То есть, начиная со Средневековья, с тех университетов, которые формировались тогда, предполагалось, что профессорско-преподавательский состав – это достаточно грамотная публика, которая способна к самоорганизации, и которую не нужно на каждом шагу контролировать, проверять, заставлять работать. Они сами лучше понимают, что и как им делать. Вот в последнее время заметно недоверие к способности профессорско-преподавательского состава самоорганизовываться. И возникает параллельная структура, которая так и называется: структура управления учебным процессом, – когда преподаватели сами по себе, а администрация сама по себе, и, не занимаясь в основном преподавательской работой, администраторы занимаются управлением того, в чем они, честно говоря, понимают не очень много. Но, тем не менее, считают, что без управления, как в известной книге Ярослава Гашека «Бравый солдат Швейк» говорил подпоручик Дуб: «Без дисциплины солдаты будут сидеть на деревьях как обезьяны», – поэтому нужна дисциплина, нужен офицер, нужно командование, нужно управление. Вот эта тенденция проявляется очень интенсивно в последнее время. И даже, честно говоря, не помню, смотрел я недавно сайт, касающийся образования. И там, то ли президент, то ли премьер высказал такую идею, что современное образование находится в не лучшем состоянии, нужно его поддержать, нужно выделить огромные деньги, чуть ли не о 150-ти миллиардах шла речь, с примечанием, что эти деньги необходимо потратить на укрепление административного аппарата высших учебных заведений. То есть предполагается, что если административный аппарат наладить, то все остальное само собой образуется, хотя до сих пор всегда предполагалось, что качество образования определяется главным образом не интенсивностью деятельности администрации, а квалификацией преподавателей, ведь учебный процесс не администрация осуществляет, а преподаватели, которые организовываться сами в состоянии.
— Не могли бы Вы рассказать еще об университете тех лет, когда Вы учились в нем, то есть до 1974 года и после 1994 года, до тех пор, когда вы включились в него вновь?
— Когда я учился, отличия, конечно, были, и были они главным образом, имеется ввиду философский факультет, в том, что факультет считался идеологическим, он находился под, в общем-то, довольно заметным контролем со стороны партийных инстанций, и на самом факультете была достаточно разветвленная и мощная парторганизация. Но те, кто хотел избежать столь жесткого контроля, выбирали уже внутри факультета такие специализации, на которых контроль был минимальным, либо ввиду неинтересности, либо ввиду недоступности. Скажем, такой была кафедра логики, поскольку партийные деятели в этих крючках формальных не разбирались, логики могли заниматься тем, чем они хотели без такого жесткого контроля, такой была в какой-то мере кафедра истории философии, поскольку можно было заниматься античной философией, которая к партийной дисциплине имела весьма отдаленное отношение. Ну а некоторые наоборот, они с удовольствием шли в эту систему, записывались на кафедру научного коммунизма, или исторического материализма, те люди как раз предполагали двигаться по карьерной лестнице партийного аппарата.
— Скажите, пожалуйста, предполагали ли Вы преподавать заграницей, или переместиться в иностранный университет?
— По тем временам перемещение в иностранный университет было невозможно без приглашения со стороны этого иностранного университета, но приглашения, направленного в министерство. А министерство уже отбирало людей для того, чтобы их направить в эти иностранные университеты, то есть по своей воле, по своей инициативе туда попасть было абсолютно невозможно. Одно время я даже заполнял какую-то анкету, которая была спущена в ректорат из министерства, но это было не здесь, это было в Комсомольске-на-Амуре, а из ректората на кафедру. Тогда в какой-то из польских университетов требовался человек для преподавания. Я анкету заполнял, но так оно ничем и кончилось.
— Часто ли происходили такие случаи, когда процесс начинался, но не завершался?
— Да сколько угодно. То есть наличие предложения заполнить анкету и выставить свою кандидатуру на предмет включения в программу обмена преподавателями, редко заканчивалось реальным направлением. Скажем, у брата моего такое произошло, он работал, преподавал в университете Бумердеса в Африке довольно долго, у него такое получилось, а у меня нет. Но по своей инициативе, еще раз повторяю, такое было невозможно абсолютно.
— Сейчас Вы уже не имеете таких интенций?
— Сейчас я таких интенций уже не имею. Потому что, во-первых, для этого необходимо достаточно сильно изучать иностранный язык, а мы иностранный язык изучали, ну, как сказать, для служебной надобности, когда не было представления о том, что этот язык может пригодиться как живой разговорный язык. Я мог неплохо, и сейчас могу неплохо читать на этом языке, и понимать то, что я читаю, но разговорной практики не было, а без этой практики внедряться в какой-то университет, в этом возрасте осваивать разговорную практику языка слишком затруднительно. Вот опять же, мой брат, который в более молодом возрасте был направлен в Африку, французский язык знает в совершенстве. Поскольку перед тем, как ему отправиться туда, он, опять-таки, поехал туда не с базовым знанием университетским и школьным, а он год для этого был на языковых курсах в Москве, во включенной системе, где они год практиковались во французском языке, а потом были направлены в Африку.
— А по какой специальности он туда уехал преподавать?
— Геология. В это время в Алжире как раз развивалась нефтяная промышленность, нефтяные скважины разрабатывались, и вот его направили туда, но направили не в качестве инженера и разработчика нефтяных скважин, а в качестве преподавателя в университет города Бумердес.
— Следующий вопрос: насколько я знаю, Вы включены в систему грантов и пользуетесь поддержкой различных научных фондов. Скажите, пожалуйста, с какими фондами Вы сотрудничали, какие достоинства и недостатки этой практики Вы видите?
— Да. Достоинства, понятно, какие: я веду какую-то работу, за которую я получаю деньги сверх тех бюджетных средств, которые включаются в мою зарплату, и это хорошо. А недостатки: ну, это достаточно жесткая формализация всей этой системы. Чтобы только составить заявку на грант, порой требуется потратить не меньше времени, чем на саму содержательную работу по этому гранту.
— Гранты каких фондов Вы получали?
— РГНФ, РФФИ. Гранты я получал и на научные исследования, и на проведение конференций, то есть разные. В общей сложности я был руководителем в трех-четырех грантах, и исполнителем примерно в таком же количестве грантов. Но когда исполнитель, это конечно проще, потому что документы оформляет другой, а руководителем быть накладно, поскольку нужно все это дело писать, сочинять, отправлять, причем это всегда нужно, как говорится, уже вчера. Приходит бумага, скажем 9-го числа, к 12-му составить заявку на грант на шестидесяти страницах.
— Как Вы видите роль гуманитарных факультетов в университете? Понятно, что они уже включены в университет (СПбГУ), но видите ли Вы какую-то особую роль, или они равнопорядковы другим факультетам?
— В общем-то они равнопорядковы, так. Хотя особая роль в какой-то мере есть, в частности за философским факультетом есть некоторая особая роль, потому что курс философии читается и на других факультетах. Поэтому философский факультет, помимо того, что он как бы варится в собственном соку, он еще имеет выходы на другие факультеты. И преподаватели, работающие на других факультетах, с одной стороны, знакомятся с теми направлениями, которые развиваются на этих факультетах, а с другой стороны знания философии внедряют в сознание тех людей, которые готовятся как специалисты по совершенно другим дисциплинам. И опыт работы, а я имею опыт работы на других факультетах, показывает, что этот контакт взаимно полезен и для самих философов и для тех, кто слушает курс философии на других факультетах.
— Нет ли у Вас ощущения, что меняется взаимоотношение между преподавателями с философского факультета и студентами с других факультетов?
— А это зависит главным образом не от специфики предмета, в частности философии, а от преподавателя. Это зависит от того, кто работает. Не знаю, у меня не было проблем со студентами других факультетов, на каких бы я ни работал, а работал я на естественных факультетах и на гуманитарных факультетах, проблем никогда не возникало. Сейчас у меня есть студенты МатМеха, вроде бы ничего, мы с ними общаемся нормально. До университета (СПбГУ – А.Ш.) я работал в Политехническом институте (сейчас - КнАГТУ в Комсомольске-на-Амуре – А.Ш.) с естественниками, работал я 12 лет в Мухинском училище (сейчас - СПГХПА им. А.Л. Штиглица в Санкт-Петербурге – А.Ш.) с художниками – у меня было взаимопонимание и с техниками, и с художниками, и с философами на факультете, и со студентами других факультетов, с которыми я работаю в университете (СПбГУ – А.Ш.), вроде проблем не было.
— Выступаете ли вы в качестве публичного ученого, и видите ли Вы полезность такой роли для философа?
— А что имеется в виду?
— Я имею в виду выступления на радио, телевидении, в публицистике, в интернете.
— Ну, знаете, пару раз приходилось мне выступать, но это было редко. Когда приглашали, я выступал, не отказывался. А так специально проявлять инициативу не было нужды. Кстати, я неоднократно на ученых советах факультета вносил такое предложение, чтобы возродить такой жанр, который был широко распространен до революции – проводить в университете публичные лекции, не где-то на посторонних площадках, а в самом университете, на том же самом философском факультете чтение публичных лекций. Но как-то инициатива эта не получила поддержки. Хотя был такой период, когда выпускник философского факультета по фамилии Степанов, имя и отчество я уже не помню, это было где-то лет 10-15 назад, организовал публичные лекции в Доме науки и техники, на Невском проспекте тогда был такой, где лекции были платные, и оплачивался не курс, а продавались одноразовые билеты, как на киносеанс. Я тоже в этой системе работал, читал я лекции тогда платные, и аудитория собиралась весьма представительная, много было народа, деньги какие-то капали, интересно было. И самое интересное, что потом много лет спустя я встречал людей, которые слушали эти курсы, не получали регулярного философского образования, но потом как-то в сфере гуманитаристики получили какие-то знания, заняли какие-то должности и работали. Одна дама потом имела частную школу гуманитарного профиля и даже приглашала меня читать школьникам некоторые лекции, по старой памяти.
— Теперь последует несколько странный вопрос, тем не менее, я задам его. Можете ли Вы описать образ идеального профессора современности? И вообще может ли быть такой образ сейчас?
— Ну, я могу Вам привести в качестве примера: Ярослав Анатольевич Слинин (1) . Вот, идеальный профессор.
— Не возникло ли у Вас по ходу нашей небольшой беседы дополнительных мнений, или соображений, которые Вы еще не успели высказать, или не прозвучали какие-то вопросы, которые я должна была задать, но не задала?
— Да нет, я полагаю, что перечень вопросов достаточно репрезентативен, и ответы на них могут дать некоторое представление о системе образования. Правда, насколько я понял, Вы хотели изначально получить представление об университете 70-80-х годов, но вопросы Ваши были в основном сконцентрированы вокруг современного состояния. То есть это не столько мемуары, сколько впечатления о современном состоянии.
— Это часть вопросов, другая часть как раз была об университете 80-90-2000-х годов.
— Я в это время в университете как раз не был, а был в других организациях.
— Не могли бы Вы рассказать об этих других организациях?
— Ну, это три организации. Это Комсомольский-на-Амуре политехнический институт, сейчас он университет, я там начинял свою работу молодым ассистентом. Это был сугубо технический ВУЗ, готовящий кадры для двух крупных предприятий, которые были для Комсомольска-на-Амуре градообразующими предприятиями, и основная масса студентов шла работать на эти предприятия, это был сугубо технический ВУЗ. Там были заводы судостроительный и авиастроительный, и, соответственно были и факультеты такие. Кстати, в мае этого года мне случилось побывать в Комсомольске-на-Амуре тридцать лет спустя после того, как я там работал, как я оставил Комсомольск. Произошли весьма серьезные изменения и в городе, и в этом институте, который стал университетом. А изменения такие: моногорода, а Комсомольск относился к такого рода городам, они после наступления нового времени пришли в упадок. Там практически прекратилось производство на судостроительном заводе, резко сократилось производство на авиастроительном заводе, и население города значительно сократилось. Но зато жизнь города претерпела весьма заметные изменения. Это был город чисто промышленный, выйдя на улицу в будний день в середине дня город можно было увидеть пустым, ибо все находились на работе. В городе был один пивбар, один театр, два ресторана и … да и все. Сейчас население города уменьшилось на треть, я говорю, один завод упал, второй работает, так сказать, ни шатко, ни валко, но зато в городе работает четыре театра, в городе не два, а восемь ресторанов, пара десятков кафе. Город заполнен жителями, прохаживающимися по улице и днем, то есть не все на работе, город приобрел внутреннюю инфраструктуру, город стал более живым. И, что самое любопытное, что меня больше всего поразило, – а это город первостроителей, который позиционировался как город комсомольской славы – две церкви, мечеть и строятся еще две церкви, они занимают центральные места, центральные площади города. Я там был как раз когда происходит выпуск школ, по улицам бегают девочки в белых фартучках, серьезные юноши, только что закончившие десятилетку, и половина их идет в церкви, и батюшка там благословляет их в новую жизнь. И вот это было очень любопытно видеть, это радикально отличалось от того, когда я там был тридцать лет назад первый раз.
— Когда Вы по распределению уехали в первый раз в Комсомольск-на-Амуре, было ли у Вас желание, а насколько я понимаю, оно было, вернуться обратно, именно сюда, на философский факультет СПбГУ, в то место, в котором Вы учились?
— Вы знаете, такого радикального желания вернуться у меня не было. Я ехал в Комсомольск-на-Амуре, не исключая для себя возможности остаться там. Мне понравился город, даже учитывая то, что я говорил, что он пустой днем, мне понравился сам ВУЗ. Но тогда существовало такое положение, что человек, направленный по распределению в течение года получает квартиру. В Комсомольске-на-Амуре – особенно, потому что на тот период это была зона БАМа, которая обеспечивалась всеми льготами и привилегиями, и квартиры там давали, но давали их там как-то крайне неравноценно. Там были все равны, но одни были равнее других: кому давали, а кому – не очень. Я попал в категорию тех, кто не равнее других. Когда я там поработал два года, а квартиру мне так и не дали, и давать не собирались, я в своем общежитии, где я проживал, повесил лозунг «Zuruck nach Westen» и начал паковать чемодан. Уехать просто так было нельзя, это было типа крепостного права что-то. Я подписал контракт на три года с Комсомольском, и мне нужно было там отработать. Но я поехал в Министерство, заручившись поддержкой Днепропетровского химико-технологического института (сейчас - УГХТУ в Днепропетровске – А.Ш.), что они готовы меня принять, если меня министерство отпустит, и выложил им, что Комсомольск, меня два года продержав, квартиры не дал, а формально должен, я прошу не отпустить меня, а перераспределить в Днепропетровск. И меня Минвуз перераспределил в Днепропетровск, хотя это и Украина, но система-то Минвуза была одна, это было одно государство, и я переехал в Днепропетровск и работал какое-то время там, потом из Днепропетровска уже перебрался в Петербург.
— Как обстояли дела в Днепропетровском университете, какие были условия труда и приходилось ли Вам сталкиваться с трудностями, или проблемами, или, наоборот, с радостями?
— Ну, одну деталь я могу, так сказать, отметить. Не только в этом университете, институте тогда, но и во всей украинской системе высшего образования, как оно было представлено в Днепропетровске. В России акцент делался в большей степени на преподавателя, то есть, потоки лекционные были не очень велики, так что можно было не особо напрягаясь читать лекцию и иметь обратную связь с аудиторией, задавать вопросы по ходу лекции, выслушивать ответы, то есть это была лекция, перемежающаяся с семинарским занятием. А в Украине система была несколько иная, там взяли курс на технизацию системы образования. Там были мощно развиты технические средства преподавания: телевидение, микрофоны, диктофоны. Но аудитории были, я там читал в первые и в последний раз в аудитории в четыреста человек, это гигантская аудитория, зато там телевизоры транслировали преподавателя, у меня был в руках микрофон, я ходил, вещал в этот микрофон, но там отсутствовала возможность обратной связи. Когда ты читаешь на 50 человек – это одно, когда читаешь на 400 – это совсем другое. Вот, на мой взгляд, это была не совсем удачная формула, когда есть живой контакт, он эффективнее технических средств, но в последнее время у нас сейчас ориентация больше на технические средства и на исключение живого контакта, как то письменные экзамены, привлечение технических средств, причем качество преподавания оценивается по применению технических средств, чем больше ты их применяешь, тем более ты считаешься квалифицированным преподавателем. Не знаю, система обезличивания в Украине была тогда заметна, у нас ее не было, сейчас, не знаю, как там, но у нас она вводится, то есть у нас принимаются не лучшие образцы, но образцы неудачные. Кстати, любопытное наблюдение еще одно. Мы говорим о Болонской системе, так? Я познакомился с итальянской системой образования еще тогда, когда у нас о ней речь не шла. Первая моя серьезная зарубежная поездка, была поездка в Италию, в Миланский университет, когда я работал еще проректором в Мухинском училище. Тогда у нас был обмен. И преподаватели Миланского университета, а мы общались не просто на уровне преподавателей, а на уровне ректората, и они были удивлены, вот чем. Тем, что, скажем, проректор ВУЗа ведет занятия со студентами. У них уже тогда была система дифференциации, была система управления и была система преподавания, чтобы проректор читал лекции – было как-то непринято, проректор управлял. Вот примерно такая же система распространяется сейчас: управление это одно, а преподавание – другое, совмещение преподавания с управлением – нежелательно.«Муха» (сейчас – СПГХПА им. А.Л. Штиглица в Санкт-Петербурге – А.Ш.) – очень интересное учебное заведение, работа с художниками вообще очень интересна, потому что это публика специфическая и интересная.
— А в чем их специфика?
— В чем специфика? Вы знаете, в чем их специфика – что это люди творческие, а творческий человек по определению должен иметь о себе очень высокое мнение, иначе он творцом не будет, потому что там объективных критериев нет. И человек, будучи художником, работает по собственному ощущению, он чувствует себя толковым, хорошим, выдающимся, великим художником, или нет. Внешнее признание придет далеко не ко всем, и далеко не сразу. Вот, скажем, в естественных науках – там понятно, есть открытие, вот оно, вот его коммерческая стоимость – понятно, а в художественной деятельности нужно иметь апломб собственный, чтобы быть уверенным в себе. Это интересная черта тех студентов, они были очень высокого мнения о себе, и работать с ними, поэтому было очень интересно. И это высокое самомнение культивировалось.
— Как эта специфика отражалась на занятиях философией, чем они отличались отличие от профессиональных философов на философском факультете?
— На занятиях с профессиональными философами, говоря образно, это занятие со специалистами узкими и глубокими. А там – не глубокие, но широкие, то есть у них очень широкий кругозор, очень широкое мировоззрение и с ними нужно строить занятие совершенно по-другому, не углубляться в какие-то тонкие дистинкции между понятиями, а дать широкую панораму, в которой каждый находит свое место. Но это, в принципе, дало некоторый опыт устанавливания отношений с такой разношерстной аудиторией.
— Были ли у Вас случаи, когда студенты из Мухинского училища переходили из своей деятельности в философскую планиду, были ли у них такие стремления?
— Ну, в планиду философскую – не знаю. А вот в планиду искусствоведческую были и есть. Я знаю людей, которые в искусствоведении сейчас достаточно высоко котируются, которые были студентами и слушали курс философии, который я читал.
— Выходит, что Вы работали в трех ВУЗах до СПбГУ?
— Комсомольск-на-Амуре, Днепропетровск и в Петербурге «Муха» и университет (СПбГУ). В трех до СПбГУ, причем достаточно разного профиля. Комсомольск и Днепропетровск были примерно одинаковые – это были естественнонаучные ВУЗы, а «Муха» - совершенно особый случай, художественный ВУЗ.
— Довольны ли Вы тем, что Вы остались в Петербургском университете, что Вы вернулись в него?
— Да, конечно.
— Почему Вы не захотели остаться ни в одном из трех предшествовавших ему?
— Потому что это свое место. В Мухинском училище, скажем, я проработал довольно долго от ассистента до проректора, у меня там были хорошие отношения с многими людьми, и сейчас сохранились, но все равно там своим я себя не чувствовал, потому что ну какой же он ученый, если он «красить» не умеет. Рисовать не умеет – ну… А в университете я свой человек, это то место, где я вырос, где я сформировался, где нет нужды доказывать, что я свой.
— Изменилось бы Ваше отношение к Вашему месту в университете, и вообще Ваша жизнь, если бы Вы не уходили отсюда, то есть если бы Вы после окончания университета сразу бы остались здесь?
— Сейчас трудно сказать, но я полагаю, что все-таки вот это путешествие в Комсомольск, Днепропетровск, Мухинское училище, то есть перемещение и в пространстве и в характере ВУЗов, где я работал, было полезно в конечном итоге, и для университета в том числе.
— У меня есть такое ощущение, что тех, кто учится на своем факультете и потом приходит туда сразу работать, их не воспринимают как самодостаточных, самостоятельных мыслителей, а, скорее, смотрят на них как на «птенцов» из своего собственного гнезда?
— Это отношение к ним, как к «птенцам» имеет место со стороны студентов, или самих преподавателей, коллег?
— Со стороны коллег.
— Ну, видимо, да. Потому что этот синдром вообще очень четко наблюдается в художественных ВУЗах, в том числе в той же самой «Мухе». Там, как правило, на кафедрах работают достаточно преклонных лет лаборанты. Те, которые ректоров и проректоров помнят еще зелеными первокурсниками. И, поэтому, у них отношение к ним соответствующее (смеется). Ну, сегодня ты ректор, а вчера тут бегал у меня еще бумажки подписывал. В других ВУЗах это, кстати, в меньшей степени распространено. Либо потому что там контингент быстрее сменяется, либо потому что там это отношение к студентам покровительственное материнское со стороны лаборантов не присутствует. А потом, когда этот человек, пройдя определенные ступени, становится ректором, лаборантка помнит его как мальчика, который прибегал к ней за советом и помощью. Там это есть.
— Но это лаборанты, а я хотела спросить о научном сообществе, в плане организации конференций, постановки своих научных вопросов.
— Вы знаете, все-таки, на мой взгляд, полезно совершить некий круг и вернуться уже, так сказать, в другом статусе.
— Диалектическое путешествие?
— Да. Анабазис. Прямо по Гегелю. Этот круг возвращает тебя в то же самое место, но обогащенного опытом, приобретенным в процессе движения.
— Спасибо Вам большое! Может быть, у Вас еще какие-то мысли возникли по ходу беседы?
— Да нет, вроде все я и сказал, что Вы спрашивали, и даже кое-что сверх этого.
(1). Ярослав Анатольевич Слинин (31.01.1932), профессор, доктор философских наук, связал свою жизнь с Санкт-Петербургским (Ленинградским) государственным университетом в 1960 г., поступив в очную аспирантуру по кафедре логики. Научно педагогическая деятельность Я.А. Слинина в университете началась в сентябре 1965 г. с чтения курса «логики» (на почасовой основе), в 1966 г. он был зачислен в штат факультета ассистентом на кафедру логики. С августа 1984 по 1999 гг. Я.А. Слинин - заведующий кафедрой логики философского факультета. Кандидатская диссертация «Развитие новых идей современной модальной логики» (1965), а потом и докторская «Алетическая логика и ее философское значение» (1981), монография «Современная модальная логика» (1976) не потеряли своей актуальности, и сейчас они являются одним из самых авторитетных источников по истории модальной логики ХХ в. Им подготовлена целая плеяда кандидатов и докторов наук, успешно работающих как в учебных и научных учреждениях России, так и далеко за ее пределами. Под его руководством подготовлен и издан учебник «Символическая логика» (2005). Впервые в истории России при его непосредственном участии был подготовлен и издан в 2001 г. справочник по логике «Логика: Биобиблиографический справочник (Россия—СССР—Россия)». Он также один из соавторов учебника по логике для студентов философских факультетов университетов «Формальная логика» (Л., 1977). Я. А. Слинин, бесспорно родоначальник современной школы феноменологической философии в Санкт-Петербургском университете, один из самых авторитетных ученых-логиков России, является бессменным председателем феноменологического общества С.-Петербурга. Профессором Я. А. Слининым опубликовано более 90 научных работ как в нашей стране, так и за рубежом, в том числе 6 монографий, затрагивающих важнейшие вопросы философии и логики, их историческую проблематику.