Презентация книги "История русской литературной критики: советская и постсоветская эпохи" (М.: НЛО, 2011).
См. также видеозапись презентации и фоторепортаж.
23 мая в НИУ ВШЭ Институт гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В.Полетаева НИУ ВШЭ совместно с издательским домом "Новое литературное обозрение" и факультетом филологии НИУ ВШЭ провели презентацию и обсуждение книги под редакцией Е Добренко и Г.Тиханова"История русской литературной критики: советская и постсоветская эпохи". В обсуждении приняли участие главный редактор ИД "Новое литературное обозрение" Ирина Прохорова, профессор Университета Колорадо Марк Липовецкий, старший научный сотрудник ИГИТИ НИУ ВШЭ Ирина Каспэ, профессор НИУ ВШЭ Сергей Козлов, профессор НИУ ВШЭ Олег Лекманов, ведущий научный сотрудник ИГИТИ НИУ ВШЭ Наталья Самутина и другие.
Открывая презентацию, Ирина Прохорова отметила, что название книги отчасти вводит читателя в заблуждение, поскольку существенно сужает спектр рассматриваемых в ней явлений: обычно понятие «литературная критика» ассоциируется главным образом с периодическими изданиями, тогда как в представляемой книге, как подчеркивается в предисловии редактора Евгения Добренко, речь идет о литературной критике как социальном институте, так что под критикой здесь подразумевается не только журналистика, но также и гуманитарная мысль в широком смысле слова, включая литературоведение, историю литературы и т.п. В этом отношении представляемое исследование уникально по широте охвата материала. Кроме того, в книге предпринята попытка проследить развитие института критики, во многом ответственного за развитие гражданского общества, за весьма продолжительный период от предреволюционного времени вплоть до современности. Такая привязка к современному состоянию гуманитарного сообщества, подчеркнула Прохорова, позволила авторам связать множество разнонаправленных линий развития, прослеживаемых в книге, в единый узел, показав сложность развития русской секулярной культуры на протяжении XIX-XX веков. Кроме того, книга интересна тем, что вышла она одновременно в двух версиях, русской и английской. Поскольку и степень осведомленности, и характер интереса русскоязычной и англоязычной публики весьма различаются, то вполне естественно, что русский вариант получился намного обширнее (его объем в полтора раза превышает объем английского), так что работа над книгой стала и своеобразным опытом культурного перевода, В заключение своего вступительного слова Ирина Прохорова выразила надежду на то, что участники презентации не только отметят очевидные достоинства книги, но также выскажут свои соображения о методологических аспектах исследования и, возможно, выступят с конструктивной критикой.
Затем Ирина Прохорова передала слово Марку Липовецкому, одному из авторов книги. Липовецкий рассказал, что книга по истории критики была задумана Евгением Александровичем Добренко еще в 1996 году. Важную роль в реализации этого замысла, казавшегося поначалу утопическим, сыграло сотрудничество с английским филологом Галином Тихановым, который взял на себя подготовку и редактирование англоязычной версии. Липовецкий согласился с замечанием Прохоровой о том, что название книги не вполне отражает широту и разнообразие ее содержания. Во-первых, в книге освещается не только советская, но и эмигрантская критика. Во-вторых, в поле зрения авторов оказывается не только критика, но также академическое литературоведение и теория. Это важно отметить потому, что в предисловии делается акцент на институциональный аспект критики и ее место в системе функций культурной власти, а в случае литературной критики и академического литературоведения мы, по крайней мере в советских условиях, имеем дело с двумя разными институциями, пусть и активно взаимодействующими о оказывающими влияние друг на друга. Липовецкий также отметил, что, хотя на первый взгляд книга выглядит как коллективная монография, однако редакторы никоим образом не пытались насильственно втиснуть концепции отдельных глав в какую-то жесткую единую рамку. Поэтому не стоит ожидать от книги связной концепции: в каждой главе предлагается свой взгляд на материал, иногда вступающий в противоречие с концептуальными построениями, изложенными в других главах. Более того, многие авторы в процессе работы даже и не знакомились со всеми остальными главами – в лучшем случае с одной-двумя соседними. Но именно эта разноголосица, по мнению Липовецкого, и определяет своеобразие книги. Многомерность представленной в ней картины обусловлена также и сотрудничеством отечественных и западных славистов, как американских, так и европейских. Если же попытаться все-таки нащупать некую единую логику, дающую о себе знать в тексте несмотря на известный теоретический разнобой, то она определяется двумя сюжетами: с одной стороны, динамикой взаимодействия критики и литературной теории, а с другой стороны, сложными взаимоотношениями между эстетической критикой и идеологической критикой, то есть критикой как формой политического высказывания. Рассматривая второй аспект, можно ясно видеть, как в 1920-е гг. между этими двумя формами критики идет напряженная борьба, увенчавшаяся в 1930-е победой идеологической критики, как в 1960-е одновременно происходит процесс внутренней дифференциации идеологической критики и как трудно и медленно формируется новый формат критики эстетической.
Подхватывая мысль Липовецкого, Ирина Прохорова заметила, что по прочтении книги целиком у нее сложилось впечатление, что именно отсутствие единой монолитной концепции позволило авторам выявить целый ряд любопытных феноменов. Во-первых, в книге наглядно показано, что, несмотря на мощное идеологическое давление, никакого единообразия эстетических критериев, прокламированного в идее социалистического реализма, так и не было достигнуто. Многообразные конфигурации критики, многие из которых так и не смогли развиться, были порождены постоянными попытками сохранить за критикой её основную функцию, практически задавленную в советское время – функцию первой и основной манифестации секулярной, светской культуры. Во-вторых, из совокупности текстов, составивших книгу, становится ясно, что и сама идея некоего литературного канона оказывается умозрительной. Поэтому главный вопрос, который в ней ставится – это вопрос о другой истории литературы, разработка которой требует совершенно нового исследовательского инструментария. История советской литературы, увиденная через призму истории критики, по мнению Прохоровой, не только не может быть описана в логике преемственности эстетических установок, но даже в смене политических ориентиров нельзя выявить какой-то одной логики развития.
Откликаясь на это замечание, Марк Липовецкий заметил, что, прослеживая при чтении книги сложные перипетии взаимоотношений литкритики и академического литературоведения, он стал склоняться к мысли, что идеологическая критика так же необходима, как и эстетическая, и что обе взаимно стимулируют друг друга. К такой мысли подталкивает ясно продемонстрированный в главах книги зазор между критикой и теорией. Академическое литературоведение, как видно из многих рассмотренных в ней сюжетов, в большинстве случаев вовсе не становится основой критики, и попытки соединения теоретической рефлексии с практикой литературно-критического анализа, обозначенные в совместной главе Марка Липовецкого и Ильи Кукулина термином «академическая критика», являются скорее исключением, чем правилом. Более того, часто теория и история литературы, по существу, лишь радикализируют то, что происходит в критике, доводя ее более или менее эмоциональные и диффузные формулировки до логической отчетливости. С этой точки зрения интересно посмотреть на современный период: после того как с середины 1990-х гг, казалось бы, возобладала эстетическая критика, должна была бы последовать радикализация ее результатов в теоретических построениях, но этого почему-то не происходит. Объясняется это, по мнению Липовецкого, тем, что радикализирующая теория рождается именно из столкновения и противоборства идеологической и эстетической критики, поэтому в условиях, когда идеологическая критика потеряла своё значение, и эстетической критике стало не с чем бороться, потребность в теории стала ослабевать. Впрочем, заметил Липовецкий, это только гипотеза, которая, возможно, тут же будет оспорена.
Чтобы придать разговору о книге более дискуссионный характер, Ирина Прохорова предложила передать слово Сергею Козлову, который начал свою речь с предупреждения, что намерен нарушить жанровые каноны презентации и выступить в роли того, кто портит праздник. Прежде всего Козлов указал на весьма разный уровень научного качества глав, составивших книгу: двумя полюсами этого довольно широкого спектра он назвал, с одной стороны, «близкую к идеалу» главу Биргит Менцель и Бориса Дубина, а, с другой стороны, текст Кэрил Эмерсон, представляющий собой пусть и хорошую, но статью, а никак не главу из истории литературы. Затем Козлов перешел к обсуждению книги в целом, отметив, что его собственная оценка определяется двояким интересом к ней как к педагогически-просветительскому и исследовательскому предприятию. «Как педагог я удовлетворен, как исследователь – разочарован», – решительно заявил он. Козлов весьма резко высказался по поводу отсутствия в книге ясно артикулированной жесткой концептуальной структуры, охарактеризовав положенный в ее основу метод как «неотрефлексированный академический эклектизм». Возможно, то обстоятельство, что в разных главах применяется разная исследовательская оптика, действительно делает книгу интересной, проблема только в том, что она нигде не предъявлена: не сформулированы правила, по которым будет проводиться анализ, не определена сетка категорий и не обозначена адресация. Последнее приобретает особое значение ввиду интернационального состава авторов: одни главы явно обращены к читателю, мало осведомленному в реалиях русской и советской культуры, другие – к узкому кругу специалистов и знатоков, что лишь усиливает размытость и неопределенность формулировок. Козлов привел ряд примеров, иллюстрирующих тяготение ряда авторов книги (по большей части это оказались западные слависты) к туманным абстракциям, и оценил представленный ими тип дискурса как «совершенно архаический». Приблизительность , по мнению Козлова, вообще характерна для книги и сказывается не только с размытости понятий, но и в фактических неточностях, и в небрежностях перевода англоязычных авторов на русский язык. Возвращаясь к методологическим аспектам представляемого исследования, Козлов подчеркнул, что самые принципиальные проблемы истории литературной критики – ее связь с сообществами и корпорациями, картография интеллектуального ландшафта, зависимость специфики развития гуманитарных дисциплин от культурно-регионального контекста – остались вне поля зрения авторов. В качестве позитивных прецедентов разработки этих проблем на другом историческом материале Козлов сослался на работы, выполненные в рамках проектов ИГИТИ, в частности, на статьи Михаила Соколова, Елены Вишленковой и Александра Дмитриева, в сравнении с которыми книга Добренко и Тиханова в плане научной методологии представляет собой, по его мнению, шаг назад.
Возражая Козлову, Марк Липовецкий заметил, что, если книга удовлетворила его как педагога, то уж в отношении картографии интеллектуального ландшафта хотя бы контурная карта в книге все же содержится, а Ирина Прохорова, поблагодарив его за критические замечания, заметила, что высказанные методологические претензии никак не дискредитируют ценность книги в отношении материала.
Вслед за Козловым слово взяла Ирина Каспэ, которая также выразила намерение высказаться не столько в комплиментарном, сколько в полемическом ключе. Каспэ решительно не согласилась с мнением Козлова, что авторам книги не был предложен жесткий концептуальный каркас. Концепция книги довольно ясно заявлена в предисловии Добренко, где открыто говорится и о проблематичности самой идеи создания всеобъемлющей истории литературы (показательно, что именно к исследованию по истории литературы предъявляется требование целостности и полноты, тогда как, скажем, труд по истории повседневности того же периода едва ли стали бы упрекать за то, что в нем не упомянуты те или иные объекты исследования), и о проблематичности понятия критики, которое в контексте русской культуры вообще имеет существенно иное значение, нежели в европейской, а в современной ситуации становится все более размытым и неопределенным вследствие того, что авторы, пишущие о литературе, в большинстве своем отказываются от этого самоназвания. Каспэ оценила обсуждаемую книгу, с одной стороны, как попытку опробовать различные стратегии написания истории литературы с учетом ограничений на возможность целостного охвата, а с другой стороны, как попытку нащупывания границ самого понятия литературной критики в контексте отечественной культуры. Именно в связи с этими двумя задачами вполне продуктивным представляется прослеживание в книге двух параллельных сюжетов – эволюции собственно критики и трансформации литературной теории. Однако главным недостатком книги, по мнению Каспэ, является то, что оба сюжета так и остаются параллельными. Кроме того, в главах, посвященных критике, бросается в глаза явная диспропорция: очень много места уделено разбору декларативных программных текстов, и очень мало – анализу рецензий, которые отражают читательский опыт критика. В книге фактически не идет речь о критике как о читателе, о тех нормах и способах чтения, которые он представляет, о рецептивной стороне его деятельности. Именно обращение к ней позволило бы авторам выйти за рамки таких широких категорий, как «история», «теория», «критика» и т.п. и сделать анализ литературной критики социологически ориентированным, проблематизировать такие применяемые в ее описании центральные оппозиции, как «идеологическая – эстетическая», «либеральная – патриотическая», «постмодернистская – традиционалистская» и т.д. Ирина Каспэ еще раз подчеркнула огромное значение книги как просветительского начинания.
Реагируя на выступление Каспэ, Ирина Прохорова с удовлетворением отметила, что дискуссия развертывается в разных когнитивных контекстах, что само по себе свидетельствует о значимости материала, представленного в книге. Возвращаясь к аргументам Сергея Козлова, она обратила внимание на то, что исследовательские задачи такой сложности, как те, что стояли перед авторами проекта, не могут решаться сразу на всех уровнях: невозможно сразу браться за сооружение третьего этажа, в то время как еще не достроен фундамент. Прежде чем осуществлять методологические новации, необходимо сначала сделать другую, может быть, более трудоемкую работу – собрать и систематизировать материал. Даже в отношении литературной критики советского периода это ранее не делалось в должной мере добросовестно, а уж то, что происходило в 1990-е гг., вообще не описывалось сколько-нибудь подробно. Только отталкиваясь от такого описания, можно предлагать и развивать что-то другое.
Последнее соображение Прохоровой кратко прокомментировал в своей реплике Олег Лекманов. Согласившись с тем, что книга содержит массу важного материала и заполняет важную лакуну в истории русской литературы, он заметил (и в этом его решительно поддержал Сергей Козлов), что основное, что вызывает претензии к книге – это ее название. Если бы книга называлась, к примеру, «Очерки по истории русской критики», многие ложные ожидания и, соответственно, многие претензии отпали бы сами собой. Впрочем, Прохорова решительно отклонила подобные предложения, заявив, что с точки зрения маркетинга избранное название гораздо выигрышнее.
Завершая дискуссию, Наталья Самутина отметила, что речь в ней шла не только о литературной критике, но и о современном состоянии российского гуманитарного сообщества, и открытое обсуждение вопросов подобного рода следовало бы предпринимать чаще, а Ирина Прохорова поблагодарила участников за интересное и конструктивное обсуждение.
Петр Резвых,
с.н.с. ИГИТИ им. А.В. Полетаева
23 мая в НИУ ВШЭ Институт гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В.Полетаева НИУ ВШЭ совместно с издательским домом "Новое литературное обозрение" и факультетом филологии НИУ ВШЭ провели презентацию и обсуждение книги под редакцией Е Добренко и Г.Тиханова"История русской литературной критики: советская и постсоветская эпохи". В обсуждении приняли участие главный редактор ИД "Новое литературное обозрение" Ирина Прохорова, профессор Университета Колорадо Марк Липовецкий, старший научный сотрудник ИГИТИ НИУ ВШЭ Ирина Каспэ, профессор НИУ ВШЭ Сергей Козлов, профессор НИУ ВШЭ Олег Лекманов, ведущий научный сотрудник ИГИТИ НИУ ВШЭ Наталья Самутина и другие.
Открывая презентацию, Ирина Прохорова отметила, что название книги отчасти вводит читателя в заблуждение, поскольку существенно сужает спектр рассматриваемых в ней явлений: обычно понятие «литературная критика» ассоциируется главным образом с периодическими изданиями, тогда как в представляемой книге, как подчеркивается в предисловии редактора Евгения Добренко, речь идет о литературной критике как социальном институте, так что под критикой здесь подразумевается не только журналистика, но также и гуманитарная мысль в широком смысле слова, включая литературоведение, историю литературы и т.п. В этом отношении представляемое исследование уникально по широте охвата материала. Кроме того, в книге предпринята попытка проследить развитие института критики, во многом ответственного за развитие гражданского общества, за весьма продолжительный период от предреволюционного времени вплоть до современности. Такая привязка к современному состоянию гуманитарного сообщества, подчеркнула Прохорова, позволила авторам связать множество разнонаправленных линий развития, прослеживаемых в книге, в единый узел, показав сложность развития русской секулярной культуры на протяжении XIX-XX веков. Кроме того, книга интересна тем, что вышла она одновременно в двух версиях, русской и английской. Поскольку и степень осведомленности, и характер интереса русскоязычной и англоязычной публики весьма различаются, то вполне естественно, что русский вариант получился намного обширнее (его объем в полтора раза превышает объем английского), так что работа над книгой стала и своеобразным опытом культурного перевода, В заключение своего вступительного слова Ирина Прохорова выразила надежду на то, что участники презентации не только отметят очевидные достоинства книги, но также выскажут свои соображения о методологических аспектах исследования и, возможно, выступят с конструктивной критикой.
Затем Ирина Прохорова передала слово Марку Липовецкому, одному из авторов книги. Липовецкий рассказал, что книга по истории критики была задумана Евгением Александровичем Добренко еще в 1996 году. Важную роль в реализации этого замысла, казавшегося поначалу утопическим, сыграло сотрудничество с английским филологом Галином Тихановым, который взял на себя подготовку и редактирование англоязычной версии. Липовецкий согласился с замечанием Прохоровой о том, что название книги не вполне отражает широту и разнообразие ее содержания. Во-первых, в книге освещается не только советская, но и эмигрантская критика. Во-вторых, в поле зрения авторов оказывается не только критика, но также академическое литературоведение и теория. Это важно отметить потому, что в предисловии делается акцент на институциональный аспект критики и ее место в системе функций культурной власти, а в случае литературной критики и академического литературоведения мы, по крайней мере в советских условиях, имеем дело с двумя разными институциями, пусть и активно взаимодействующими о оказывающими влияние друг на друга. Липовецкий также отметил, что, хотя на первый взгляд книга выглядит как коллективная монография, однако редакторы никоим образом не пытались насильственно втиснуть концепции отдельных глав в какую-то жесткую единую рамку. Поэтому не стоит ожидать от книги связной концепции: в каждой главе предлагается свой взгляд на материал, иногда вступающий в противоречие с концептуальными построениями, изложенными в других главах. Более того, многие авторы в процессе работы даже и не знакомились со всеми остальными главами – в лучшем случае с одной-двумя соседними. Но именно эта разноголосица, по мнению Липовецкого, и определяет своеобразие книги. Многомерность представленной в ней картины обусловлена также и сотрудничеством отечественных и западных славистов, как американских, так и европейских. Если же попытаться все-таки нащупать некую единую логику, дающую о себе знать в тексте несмотря на известный теоретический разнобой, то она определяется двумя сюжетами: с одной стороны, динамикой взаимодействия критики и литературной теории, а с другой стороны, сложными взаимоотношениями между эстетической критикой и идеологической критикой, то есть критикой как формой политического высказывания. Рассматривая второй аспект, можно ясно видеть, как в 1920-е гг. между этими двумя формами критики идет напряженная борьба, увенчавшаяся в 1930-е победой идеологической критики, как в 1960-е одновременно происходит процесс внутренней дифференциации идеологической критики и как трудно и медленно формируется новый формат критики эстетической.
Подхватывая мысль Липовецкого, Ирина Прохорова заметила, что по прочтении книги целиком у нее сложилось впечатление, что именно отсутствие единой монолитной концепции позволило авторам выявить целый ряд любопытных феноменов. Во-первых, в книге наглядно показано, что, несмотря на мощное идеологическое давление, никакого единообразия эстетических критериев, прокламированного в идее социалистического реализма, так и не было достигнуто. Многообразные конфигурации критики, многие из которых так и не смогли развиться, были порождены постоянными попытками сохранить за критикой её основную функцию, практически задавленную в советское время – функцию первой и основной манифестации секулярной, светской культуры. Во-вторых, из совокупности текстов, составивших книгу, становится ясно, что и сама идея некоего литературного канона оказывается умозрительной. Поэтому главный вопрос, который в ней ставится – это вопрос о другой истории литературы, разработка которой требует совершенно нового исследовательского инструментария. История советской литературы, увиденная через призму истории критики, по мнению Прохоровой, не только не может быть описана в логике преемственности эстетических установок, но даже в смене политических ориентиров нельзя выявить какой-то одной логики развития.
Откликаясь на это замечание, Марк Липовецкий заметил, что, прослеживая при чтении книги сложные перипетии взаимоотношений литкритики и академического литературоведения, он стал склоняться к мысли, что идеологическая критика так же необходима, как и эстетическая, и что обе взаимно стимулируют друг друга. К такой мысли подталкивает ясно продемонстрированный в главах книги зазор между критикой и теорией. Академическое литературоведение, как видно из многих рассмотренных в ней сюжетов, в большинстве случаев вовсе не становится основой критики, и попытки соединения теоретической рефлексии с практикой литературно-критического анализа, обозначенные в совместной главе Марка Липовецкого и Ильи Кукулина термином «академическая критика», являются скорее исключением, чем правилом. Более того, часто теория и история литературы, по существу, лишь радикализируют то, что происходит в критике, доводя ее более или менее эмоциональные и диффузные формулировки до логической отчетливости. С этой точки зрения интересно посмотреть на современный период: после того как с середины 1990-х гг, казалось бы, возобладала эстетическая критика, должна была бы последовать радикализация ее результатов в теоретических построениях, но этого почему-то не происходит. Объясняется это, по мнению Липовецкого, тем, что радикализирующая теория рождается именно из столкновения и противоборства идеологической и эстетической критики, поэтому в условиях, когда идеологическая критика потеряла своё значение, и эстетической критике стало не с чем бороться, потребность в теории стала ослабевать. Впрочем, заметил Липовецкий, это только гипотеза, которая, возможно, тут же будет оспорена.
Чтобы придать разговору о книге более дискуссионный характер, Ирина Прохорова предложила передать слово Сергею Козлову, который начал свою речь с предупреждения, что намерен нарушить жанровые каноны презентации и выступить в роли того, кто портит праздник. Прежде всего Козлов указал на весьма разный уровень научного качества глав, составивших книгу: двумя полюсами этого довольно широкого спектра он назвал, с одной стороны, «близкую к идеалу» главу Биргит Менцель и Бориса Дубина, а, с другой стороны, текст Кэрил Эмерсон, представляющий собой пусть и хорошую, но статью, а никак не главу из истории литературы. Затем Козлов перешел к обсуждению книги в целом, отметив, что его собственная оценка определяется двояким интересом к ней как к педагогически-просветительскому и исследовательскому предприятию. «Как педагог я удовлетворен, как исследователь – разочарован», – решительно заявил он. Козлов весьма резко высказался по поводу отсутствия в книге ясно артикулированной жесткой концептуальной структуры, охарактеризовав положенный в ее основу метод как «неотрефлексированный академический эклектизм». Возможно, то обстоятельство, что в разных главах применяется разная исследовательская оптика, действительно делает книгу интересной, проблема только в том, что она нигде не предъявлена: не сформулированы правила, по которым будет проводиться анализ, не определена сетка категорий и не обозначена адресация. Последнее приобретает особое значение ввиду интернационального состава авторов: одни главы явно обращены к читателю, мало осведомленному в реалиях русской и советской культуры, другие – к узкому кругу специалистов и знатоков, что лишь усиливает размытость и неопределенность формулировок. Козлов привел ряд примеров, иллюстрирующих тяготение ряда авторов книги (по большей части это оказались западные слависты) к туманным абстракциям, и оценил представленный ими тип дискурса как «совершенно архаический». Приблизительность , по мнению Козлова, вообще характерна для книги и сказывается не только с размытости понятий, но и в фактических неточностях, и в небрежностях перевода англоязычных авторов на русский язык. Возвращаясь к методологическим аспектам представляемого исследования, Козлов подчеркнул, что самые принципиальные проблемы истории литературной критики – ее связь с сообществами и корпорациями, картография интеллектуального ландшафта, зависимость специфики развития гуманитарных дисциплин от культурно-регионального контекста – остались вне поля зрения авторов. В качестве позитивных прецедентов разработки этих проблем на другом историческом материале Козлов сослался на работы, выполненные в рамках проектов ИГИТИ, в частности, на статьи Михаила Соколова, Елены Вишленковой и Александра Дмитриева, в сравнении с которыми книга Добренко и Тиханова в плане научной методологии представляет собой, по его мнению, шаг назад.
Возражая Козлову, Марк Липовецкий заметил, что, если книга удовлетворила его как педагога, то уж в отношении картографии интеллектуального ландшафта хотя бы контурная карта в книге все же содержится, а Ирина Прохорова, поблагодарив его за критические замечания, заметила, что высказанные методологические претензии никак не дискредитируют ценность книги в отношении материала.
Вслед за Козловым слово взяла Ирина Каспэ, которая также выразила намерение высказаться не столько в комплиментарном, сколько в полемическом ключе. Каспэ решительно не согласилась с мнением Козлова, что авторам книги не был предложен жесткий концептуальный каркас. Концепция книги довольно ясно заявлена в предисловии Добренко, где открыто говорится и о проблематичности самой идеи создания всеобъемлющей истории литературы (показательно, что именно к исследованию по истории литературы предъявляется требование целостности и полноты, тогда как, скажем, труд по истории повседневности того же периода едва ли стали бы упрекать за то, что в нем не упомянуты те или иные объекты исследования), и о проблематичности понятия критики, которое в контексте русской культуры вообще имеет существенно иное значение, нежели в европейской, а в современной ситуации становится все более размытым и неопределенным вследствие того, что авторы, пишущие о литературе, в большинстве своем отказываются от этого самоназвания. Каспэ оценила обсуждаемую книгу, с одной стороны, как попытку опробовать различные стратегии написания истории литературы с учетом ограничений на возможность целостного охвата, а с другой стороны, как попытку нащупывания границ самого понятия литературной критики в контексте отечественной культуры. Именно в связи с этими двумя задачами вполне продуктивным представляется прослеживание в книге двух параллельных сюжетов – эволюции собственно критики и трансформации литературной теории. Однако главным недостатком книги, по мнению Каспэ, является то, что оба сюжета так и остаются параллельными. Кроме того, в главах, посвященных критике, бросается в глаза явная диспропорция: очень много места уделено разбору декларативных программных текстов, и очень мало – анализу рецензий, которые отражают читательский опыт критика. В книге фактически не идет речь о критике как о читателе, о тех нормах и способах чтения, которые он представляет, о рецептивной стороне его деятельности. Именно обращение к ней позволило бы авторам выйти за рамки таких широких категорий, как «история», «теория», «критика» и т.п. и сделать анализ литературной критики социологически ориентированным, проблематизировать такие применяемые в ее описании центральные оппозиции, как «идеологическая – эстетическая», «либеральная – патриотическая», «постмодернистская – традиционалистская» и т.д. Ирина Каспэ еще раз подчеркнула огромное значение книги как просветительского начинания.
Реагируя на выступление Каспэ, Ирина Прохорова с удовлетворением отметила, что дискуссия развертывается в разных когнитивных контекстах, что само по себе свидетельствует о значимости материала, представленного в книге. Возвращаясь к аргументам Сергея Козлова, она обратила внимание на то, что исследовательские задачи такой сложности, как те, что стояли перед авторами проекта, не могут решаться сразу на всех уровнях: невозможно сразу браться за сооружение третьего этажа, в то время как еще не достроен фундамент. Прежде чем осуществлять методологические новации, необходимо сначала сделать другую, может быть, более трудоемкую работу – собрать и систематизировать материал. Даже в отношении литературной критики советского периода это ранее не делалось в должной мере добросовестно, а уж то, что происходило в 1990-е гг., вообще не описывалось сколько-нибудь подробно. Только отталкиваясь от такого описания, можно предлагать и развивать что-то другое.
Последнее соображение Прохоровой кратко прокомментировал в своей реплике Олег Лекманов. Согласившись с тем, что книга содержит массу важного материала и заполняет важную лакуну в истории русской литературы, он заметил (и в этом его решительно поддержал Сергей Козлов), что основное, что вызывает претензии к книге – это ее название. Если бы книга называлась, к примеру, «Очерки по истории русской критики», многие ложные ожидания и, соответственно, многие претензии отпали бы сами собой. Впрочем, Прохорова решительно отклонила подобные предложения, заявив, что с точки зрения маркетинга избранное название гораздо выигрышнее.
Завершая дискуссию, Наталья Самутина отметила, что речь в ней шла не только о литературной критике, но и о современном состоянии российского гуманитарного сообщества, и открытое обсуждение вопросов подобного рода следовало бы предпринимать чаще, а Ирина Прохорова поблагодарила участников за интересное и конструктивное обсуждение.